В 1497 году Эпохи Древ нолдор под предводительством Феанаро и его сыновей ступили на берег Белерианда.
(неизвестный летописец)
Вёсла поднялись строем,
Снова упали в волну…
Я город белый построю,
Если не утону!
(Анарион, «Морской поход»)

Я не смогу никогда сказать, сколько мы плыли через нескончаемое море в беспросветной грозовой мгле. Шторм не стихал, казалось, ни на минуту…
Внизу – волны и брызги, наверху – непроглядная ледяная морось и тучи, спрятавшие от наших глаз даже звезды, последнюю память о том, что когда-то было светло. Кромешная ночь, ветер, слепящий глаза. Всюду вода, вода, вода, всё мокрое насквозь: волосы, одежда, доски жестких скамеек, на которых мы сидим по трое в ряд за одним огромным веслом. Онемевшие от холода и боли пальцы намертво свела судорога, они больше не гнутся, и в короткие минуты отдыха розданный для подкрепления сил хлеб приходится рвать зубами.
Но передышек немного: не хватает гребцов, а на море шторм, и несколько кораблей уже, говорят, пошло ко дну…
В трюме мечутся перепуганные лошади, на верхней палубе стонут раненые, которые больше всех страдают от качки. Некому облегчить их боль: все целители сели за весла, потому что прежде всего нужно добраться до берега. И я тоже не мог стоять на палубе, отдавая приказы – ибо ими нанес бы лишь вред. Я лорд и воин, но я ничего не знаю о море и не умею вести корабли. Сейчас нет иного командира, кроме рулевого, и мой отупевший разум может только считать до четырех, вторя чужому сорванному голосу:
- Mine! Atta! Nelde! Canta! 
Спросите меня кто, что там за “canta” – не отвечу же…
Я сижу посередине, чувствуя плечи незнакомых нолдор, я вместе с ними наклоняюсь вперед до упора, а потом, откинувшись назад, со всех сил тяну к себе мокрое неподатливое бревно, в котором после многих часов бесконечной работы уже не угадаешь легкое белое весло, сработанное тэлэри. И это – все, что я могу сейчас сделать. Время слов прошло. Вся моя жизнь, весь смысл мира сейчас – в этом весле, в том, чтобы где-то далеко внизу его лопасть зачерпнула воду, не давая нам пойти ко дну и приближая к конечной точке, к берегу непонятного Эндорэ, земли, куда мы идем воевать.
Иногда наш корабль взлетает на гребень особенно высокой волны; тогда я поворачиваю голову и сквозь текущую по лицу воду вижу впереди, у смутно-белеющейся в грозовом сумраке головы соседнего корабля-лебедя, высокую фигуру отца в крылатом шлеме и промокшей насквозь черной котте с вышитой на ней восьмилучевой звездой. Звездой Фэанаро. Той, что глядит со всех щитов, той, что и у меня на груди вышита тоже… Теперь отныне и на долгие годы это - единственная звезда, которая нам светит. Других мы еще не заслужили.
А на самом верху, на крохотной площадке, привязанный за пояс веревкой к мачте, мотается под ударами ветра мальчик-впередсмотрящий и до боли, до белой дымки в глазах вглядывается в грозовую мглу, стараясь заметить на горизонте смутную полоску близкой земли.
Он увидел ее. Не знаю, когда: Древа погасли, и не было времени, была только бесконечная ночь, растянувшаяся на века. И крик впередсмотрящего ознаменовал наступление новой эры, напомнил нам, почти сведенным с ума, что где-то есть берег, а на берегу – цель нашей Клятвы, отцовские Камни…
- Kemen! Keme-e-en! Heru Karnistir, hresta!  Смотрите! Да смотрите же-е-е!
И у падающих от усталости, запаленно дышащих нолдор, застывающих в мокрых рубахах на ледяном ветру, вновь в глазах разгорелся огонь, вновь появились силы, и весла опять казались легкими.
Словно чуя, что проигрывает, шторм напоследок разыгрался во всю мощь. Велик был гнев Оссэ, и даже Ульмо не под силу было до конца смирить его… а может, он и не очень старался. Как-никак, на наших руках была кровь его любимцев – мореходов-тэлэри.
Вплотную к берегу решили не подходить, чтобы корабли не разбило о прибрежные рифы. Мы бросили якорь и спустили на воду лодки, погрузив в них самое необходимое для того, чтобы разбить лагерь. За остальным было решено вернуться, когда стихнет шторм.
Слушая рассказы о далеком Эндорэ, я прежде всегда представлял сокрытые мглой необъятные леса, огромные равнины с хрустально-прозрачными каплями чистых глубоких озер, вереницы холмов, покрытых цветущим вереском… Но наш берег вставал впереди грядой оскаленных утесов, смутно различимой на фоне грозовых туч, и не было ныне нам ничего милее.
Берега залива не давали морю разгуляться во всю мощь, но все же высадка далась нелегко. Лодки – те самые тяжелые лодки, каждая - на двенадцать гребцов, которые так  трудно было спускать с палубы на воду – раскачивались на волнах, словно пустые ореховые скорлупки, и не всякий мог заставить их слушаться руля. У береговых камней грохотал прибой, к ним нельзя было причалить, поэтому мы выпрыгивали за борт и, вскинув высоко над головой увязанные в узел вещи, по плечи в ледяной воде брели к берегу, оступаясь на скользкой гальке.
Мне достался тюк с оружием, тяжелый и неудобный, который нельзя было ни уронить, ни опустить в воду, и я нес его, ничего не видя от усталости и напряжения, пробираясь больше ощупью, пока все-таки не добрался до берега; и тогда двое нолдор, пришедших раньше, подхватили мою ношу. Кто-то еще удержал и меня, спасая от убегающей волны прибоя, которая вполне могла утащить в море вместе с галькой.
Берег Эндорэ был каменистым и пустым: ни деревца, ни травинки, лишь неприветливо оскаленные зубцы скал тянутся к низко идущим грозовым тучам. Но то был берег, твердая земля, и, казалось, благословенному саду Йаванны нельзя радоваться больше, чем радовались мы серым изломам скал и острому щебню под ногами.
Мы выходили из моря, шатаясь под тяжестью ноши. Привыкшие к качке ноги отказывались ступать ровно. Отчаянная, запредельная усталость болью сковывала тело, до измученного разума начинало доходить сознание того, что страшный морской поход позади. Но никто не вымолвил и слова, никто не кричал от радости. Молча, вниз лицом, мы валились на камни, набивая синяки и обдираясь об острые сколы, и не было в целом свете ничего милее этих камней, ледяных, жестких, покрытых коркой морской соли.
Берег тоже молчал, зловеще и мрачно. Он не ждал чужаков, но не ему было останавливать нас – тех, кого не остановили ни море, ни проклятье Валар. И теперь это был берег нашей Клятвы, и за этими горами лежала та страна, в которую мы шли воевать, и где-то уж совсем на севере, но теперь казалось – совсем близко – стояла всепроклинаемая Черная цитадель, которой не было места в этом мире.