Финьо нес у постели Майтимо бессменную вахту которые сутки подряд. Прошло почти  два месяца в того момента, как он привёз друга, раненого, в лагерь. Эмоции, охватившие отца, весь лагерь, он не помнил сейчас - да оно и не было важно. Впрочем, кажется, ему было легче здесь, с больным Майтимо, валяющимся в бессознательном состоянии и несущим порой такой страшный бред, что уже много повидавшему Финьо хотелось зажать уши и бежать, куда глаза глядят, - так вот, даже с таким Майтимо, в шатре, пропахшем  зельями, потом, кровью и другими куда менее  приятными запахами, ему было находиться  спокойнее, чем на свежем воздухе, в лагере.
Иногда всё же он покидал шатёр, чувствуя, что терзающаяего изнутри боль становится невыносимой. Ему требовалось отдохнуть где-то - от ужаса ожидания - выздоровления или (что в отдельные страшные минуты казалось более вероятным) естественного конца. Не думать, не  видеть, дать  роскошь себе заснуть под развесистым дубом и во сне убедить себе, что произошедшее с Майтимо - лишь очередной сон. Ничегоне было. Они с другом живут в Амане. И Исхода не было. И дедушка жив. ОНи счатливы, как и прежде, и нет между ними страшной стены под названием  Лосгар.
Но страх не отпускал, и оттого Финьо становился всё более нервным и раздражительным. Он пытался держать себя  в руках, но нет-нет, а огрызался на ни в чём не повинных  лекарей, ждущих какой-либо подвижки в процессе лечения, как и Финьо.
Любой...
Прошло два месяца, и Финьо мало помалу стал терять надежду. Его действия у постели больного превратились в какой-то привычный ритуал, не несущий никакой нагрузки кроме одной: «Так дОлжно». Всё делалось на автомате. Без веры. Без надежды.
И лишь сегодня что-то изменилось. То ли Майтимо вздохнул непривычно спокойно, то ли улыбнулся во сне…  Финьо не понял сначала, что произошло. Только предчувствие какое-то заставило радостно забиться сердце. И когда  растрескавшиеся губы шевельнулись устало, выдавив вполне осознанно: «Кто тут?» - Финьо едва удержался от радостного крика. Он порывисто схватил  руку друга, сжал в ладонях, стараясь делать это как можно бережнее и осторожнее, и почти прошептал:
-Я здесь, Нельо. Я, Финьо. Ты среди друзей, братишка! Ты вернулся!

Майтимо  лежал некоторое время, полубезумным взглядом буравя точку на   стане шатра. Сердце захолонуло. «Не узнал… Не узнал…» Но тут друг назвал его по имени - и у Финдэкано отлегло от сердца.
-Майтимо… - повторил он с нежностью. «Здесь… С нами….»
Тут он спохватился, что губы майки высохли - а ведь целитель велел смачивать их каждый час - и потянулся к стоящей поодаль миске. Не с водой, с каким-то отваром: горьким на вкус, но заживляющим раны и придающим облегчение и бодрость  усталым и измученным  путникам. Вкус этого отвара Ниньо помнил ещё по  Льдам…
-Ты вернулся к… - и Ниньо запнулся, стараясь понять для себя, что можно ответить на такой вроде бы простой вопрос.  к родичам? Но едва ли после того, что произошло в Лосгаре, его отец считает отпрысков Феанаро своими родичами. Даже смерть виновника их безумного похода не заставила отца забыть  о своей вражде, забыть о ненависти  к   Первому Дому…
И поэтому Финьо выбрал нейтральное:
- Ты вернулся к своему народу,-твёрдо сказал он.-Все ужасы остались позади. Ты среди друзей.
Самое страшное, что он не был уверен, правду ли говорит. Или солгал…
Дважды солгал.