Сыгровка: Майтимо, Макалаурэ.

Понимая, что число недовольных растет, Феанаро принял решение тайно отплыть из Арамана, забрав с собой только тех, кто был ему верен. Корабли отплыли. Плавание оказалось нелегким занятием. Однако никакими трудами невозможно было заставить себя не думать. Особенно, когда мысли, как нарочно, преследовали постоянно.
Второй сын Феанаро дождался, когда большинство уляжется отдыхать, и наслаждался недолгой тишиной и спокойствием, пытаясь унять совершенно озверевшие мысли. Душа требовала песни. Да уж какие тут песни?! Тем более, что даже если бы это и было возможно, Макалаурэ не хотел бы услышать мрачного и тяжелого мотива этой песни. Стократ лучше было не выпускать это все наружу. Пусть уж разъедает изнутри, но хотя бы не так разрушительно...
Он сидел у борта и смотрел в темноту на более-менее спокойное в этот момент море и поражался. насколько не совпадала эта идиллическая картина с тем, что творилось в его душе. Да и, вероятно, не только в его, но в последнее время они почти не разговаривали друг с другом. Тихая гладь воды - обманная картинка, но вполне удовлетворявшая того, кто не желал - страшился знать, что таится там, за ней, в глубине.

Майтимо проворочался около получаса, хотя ложился с твердым намерением упасть и уснуть. Плавание выматывало так, что сил не оставалось ни на что. Кроме мыслей. А лучше бы наоборот.
Поняв, что спать не выйдет, он встал и вышел на палубу. Море было спокойным, в нём, мерцая и подрагивая, отражались звёзды, ветер, уже совсем не штормовой, забрался под рубашку и в волосы, моментально растрепав их. Будь это в другом месте и в другое время, он рассмеялся бы и вдохнул полной грудью свежий солёный воздух.
Майтимо огляделся. Кроме ролевого у штурвала, никого не было - все легли отдыхать. А, нет, не все.
У борта маячила знакомая фигура...
Он подошел ближе, встал рядом. Помолчал немного, чувствуя настроение брата. Затем спросил тихо:
- Как ты?

Макалаурэ услышал, как брат подошел. Или почувствовал: обостренное восприятие было неизменным спутником того состояния, в котором он находился. Впрочем, восприятие мира всегда у него было обостренным. И раньше ему это даже нравилось. Раньше...
Если бы Майтимо было что-то нужно, он бы сказал об этом сразу. Но тот молчал. Макалаурэ еще подумал, решится ли брат заговорить, стоит ли ему это сделать самому, или же они оба отмолчатся и разойдутся подобру-поздорову. Как говорится, не буди лихо... Вопрос прозвучал и именно тот, которого эльда ждал. Свидетельствовавший о том, что брат пришел не по делу. Точнее не по тому, делу, а совсем по другому, точнее... Да чего уже себе лгать?! Глупо и нелепо. Вечно они отмалчиваться не будут. Не получится. Хотя бы потому, что так чувствовали и думали многие. Или нет? Или это просто так казалось, что мысли, одолевающие тебя самого, беспокоят и других? Что в таком случае Майтимо делал на палубе среди ночи? Воздухом свежим решил подышать? Не надышался за день?
- Тебе тоже скверно? - повернул голову, объединяя в ответе сразу и свой встречный незаданный вопрос. Кому нужны эти танцы, и так ведь все ясно. Со старшим они были особенно близки, и скрывать от него что бы то ни было... Ну то есть, особенно скрывать-то он бы и от остальных братьев не стал. Но выворачивать душу, например, близнецам, было бы странно. Хотя, никто пока и не просил выворачивать душу. Может еще и обойдется. Может... Хотя, не может, конечно. Что уж тут!
Макалаурэ внимательно посмотрел старшему в глаза. Ты правда хочешь это услышать или может не надо? Уверен, что будет лучше? А то, давай, ты не спрашивал, я не отвечал и вообще тебя не видел. Пока еще можно было держать в узде  мысли и эмоции. По одному - можно было. Удержат ли, если дадут им волю?

- Да.
Скверно. До... невозможности. Скверно и муторно. И никакая усталость не выбивает это из головы и сердца.
Майтимо посмотрел на брата. Глаза менестреля казались очень темными и странно большими.
Взгляда не отвел, безо всякого осанвэ чувствуя то, что тот думал. И едва заметно кивнул.
Да, хочу. Не знаю, будет ли лучше, и кому. Но не хочу больше держать это внутри себя. Не могу.
Они варились в своих мыслях. Всё это время. Прятались друг от друга и от самих себя. Цеплялись за повседневные дела, за изматывающую борьбу с морем,за своим неумение управлять кораблями, потому что оно заставляло тратить еще больше времени и сил. Майтимо подумал, что с дня их отплытия ни разу не говорил с братом наедине. Только - на ходу, только о деле. А в душе - занозой - сидело что-то.
- Если мы... будем молчать, лучше ведь не станет.
Он облокотился о борт локтями, глядя вниз. Черная вода и белые барашки волн... А под ними - бездна. Немыслимо глубокая. Непроглядная. Так не похожая на то море, что он знал раньше.

Брат не стал отрицать очевидное, и Макалаурэ слегка кивнул. Не было никакой заслуги в том, что он угадал, ни особой проницательности. Лучше бы ошибся...
И взгляда не отвел. Последняя черта, за которой еще можно было попытаться спрятаться, таяла на глазах. Они понимали друг друга без слов. Они... они уже и так слишком много сказали, чтобы можно было продолжать делать вид. Для чего? Для кого?
- Лучше? - Встал рядом с братом, так же глядя на волны, но почти не видя их в темноте. Темное небо. Темное море. Темные мысли... - А как ты думаешь, вообще когда-нибудь будет лучше или теперь это навсегда? - Он говорил негромко, вполголоса, чтобы никому не мешать и не привлекать лишнего внимания и лишних ушей. - С тех самых пор, как Моринготто... - без паузы сказать все же не получилось. Убивать они уже умели, а говорить об этом - еще нет. - После того, что случилось, разве хоть раз, хоть когда-то, хоть ненадолго стало лучше? По-моему, все хуже, хуже и хуже... - он совсем понизил голос, почти прошептал последние слова. - Или все это началось много раньше? Почему мне кажется, что жизнь рухнула, враз, в одночасье? И никогда, никогда уже не наладится. Как будто бы мы делаем вид, что живы, ходим, говорим, мыслим, но на самом деле давно уже ничего нет. Ничего из того, что было дорого и привычно. Нашей жизни... ее больше нет. Она осталась только в воспоминаниях. И мы все дальше и дальше от нее. И дороги назад не будет. Ее ведь и правда не будет, Майтимо! Это уже навечно. До конца времен.

Майтимо слушал молча, не прерывая. Слушал и думал, что брат прав. На самом деле - прав. И надо бы принять эту правоту как данность и смириться с ней. Но как тогда жить дальше? Делать что-то, во что-то верить? Если принять.. проще остаться в этой чёрной воде, провалиться в бездну.. Она проглотит, ей всё равно.
Но им-то всё равно не было. Ради чего-то же они плыли вперёд, ради чего-то ни перед чем не остановились.
- Не знаю. Мне тоже так кажется, Кано. Только мы ведь и хотели уйти из ТОЙ жизни. Для того, чтобы была новая. Всё рухнуло, и это так больно, как будто... вырвали кусок из души.
Вырывали быстро, не дав ни опомниться, ни как-то воспротивиться этому. И теперь осталась рана, которая болит, и никто не может облегчить боль.
- Но мы живы, Кано. Жизни - той, нашей, прежней, - нет, но мы-то остались. Иначе бы не было так скверно, ведь мёртвые не чувствую боли.
Мёртвые. Слово... новое для них, страшное. Какое-то холодное на вкус, даже произносить его с трудом получалось. И сразу перед глазами вставали Гавани. И глаза тех, кого они убивали - пустые глаза, из которых ушла жизнь.
- Я не хочу быть... мёртвым, брат. Мы... это всё закончится, мы приплывём куда хотели. И сможем жить дальше. Иначе нет смысла... ни в чём.

- Хотели... - Макалаурэ повторил и почувствовал горечь. - Разве этого мы хотели? Отец говорил о прекрасном будущем, о победах и обретениях, о новых землях, принадлежащих нам по праву. И выглядело это все, словно впереди нас ожидало очередное путешествие, помнишь, как в детстве? Мучительное ожидание: ну когда же уже начнется, попытки угадать, что ждет впереди, невероятная гордость от того, что путь был нелегким, но мы его преодолели. Отец умел находить цели и всегда уверенно прокладывал к ним путь. Но... мы же всегда возвращались. Дом... Он был, он оставался, он существовал и ждал нас. И уходить было не страшно, а наоборот увлекательно и интересно, и уходя ты думал о том, что когда придешь назад, тебе будет, что рассказать. Что теперь? Ни дома, ни пути назад - ничего. Я не говорю, что мы не должны были идти. Но почему чтобы получить что-то новое, нужно полностью уничтожить все?! Почему?
Ты... понимаешь, что мы никогда больше не вернемся... туда.
Он хотел сказать "домой", но передумал. Не было у них больше дома. Нигде. И уже давно. Валинор остался за бортом, однако дом они потеряли много раньше. Только вот когда?

- Помню...
Путешествия тогда были праздником. И Майтимо, хоть и был старшим и считал себя почти взрослым, с нетерпением ждал того момента, когда они наконец уже отправятся в путь. Отец  умел сделать увлекательным даже поход на соседнюю улицу. Он и к этому походу отнесся как... к игре. И так же зажёг всех, и никто не думал о том, КАК всё будет по-настоящему.
- Кано, нам придётся как-то принять это. Раз мы решили идти, раз пошли таким путём, раз не повернули обратно.
Думать о доме было почти физически больно. Ведь всё так, как сказал брат: раньше их всегда ждали, им было, куда вернуться, и дом всегда был за спиной, надежный, теплый, родной. А теперь они оставляли его навсегда.
- Понимаю.
Раньше они не знали слова "никогда". Время было как река, которая плавно несла их вперед, и каждый был уверен, что рано или поздно приплывёт туда, куда хочет. А сейчас их подхватило бурным потоком, который смел всё на своем пути. И выгрести уже не получалось, можно было только разбиться о прибрежные камни.
- Теперь есть только путь вперед. Но он ведь ведёт куда-то, Кано. Там, за морем, есть земля. И, может быть, новый дом. Другой, прежнего он не заменит, но...
Майтимо оторвал взгляд от воды и повернулся к брату:
- Я не знаю, почему. Я не знаю, могло ли быть иначе. Но я хочу верить, что не всё полностью уничтожено. Мы - остались. Вот если мы потеряем и себя.. тогда всё и правда будет кончено.

Общие воспоминания были тем уникальным способом многократно усилить свои собственные переживания, и именно поэтому совместно прожитое всегда сближало. Братья и без того были достаточно близки друг другу. Точнее даже не так - далеко не только поэтому. Но возможность сказать кому-то "а помнишь?" и услышать утвердительный ответ стоила дорого и означала, что то, что тебя переполняло в данный момент можно было с кем-то разделить, тем самым стократ умножив. Можно было ничего не объяснять, не стараться передать, не пытаться поделиться - просто короткое: "помнишь?". Эльдар не умели забывать. И этот вопрос, собственно, не был и вопросом - приглашением в тот, прежний мир, который был один на двоих там в былом, давно ушедшем, и тут в настоящем. Светлая вспышка из прошлого на мгновение осветила такое мрачное и унылое настоящее, что Макалаурэ невольно улыбнулся брату. Конечно, Майтимо помнил. Они оба хорошо помнили время, когда все были счастливы. Время, ушедшее безвозвратно.
Свет далекого детства вспыхнул и медленно гас, неумолимо возвращая в ставший привычным уже ненавистный мрак. Улыбка тоже исчезла.
- Да разве мы могли не пойти? - порывисто отозвался эльда, широким движением разворачиваясь и опираясь спиной о борт, чтобы было удобнее говорить, не обращая внимания на необходимость держать равновесие. Впрочем, море было спокойным, даже чересчур спокойным, словно таило в себе скрытую угрозу и ненависть. По крайней мере, именно так Менестрель это ощущал, глядя на темные волны. Сейчас же он прямо глядел в лицо брату, не пытаясь ему что-то доказывать: он не предполагал, что старший будет спорить. Однако возмущение переполняло, даже не столько словами брата, сколько отвечало своим собственным многочасовым или даже многодневным мыслям, текущим в одиночестве.
- Разве был у нас иной путь? Неужели мы могли оставить отца в такой момент? После всего, что случилось? Он так и не смирился с тем, что ушла мама. Если бы хоть кто-то из нас... Не представляю, что бы с ним было. Точнее, очень хорошо представляю, как и ты, наверное. Он бы просто пошел один. Но мне никогда не приходило в голову оставить его одного. В беде. Ты же помнишь, каким он был... там, когда вернулся с этого злополучного праздника...
Макалаурэ немного помолчал, а потом неожиданно спросил, негромко и уставившись куда-то вдаль, в темноту:
- Ты когда-нибудь думал о том, что кто-то из нас может умереть? И мы будем так же стоять у его холодного тела, как тогда в Форменосе... Когда я пытаюсь себе это представить, мне на самом деле становится страшно.
- Новый дом... - Менестрель задумался. - А каким ты его видишь? Отец сейчас думает только о мести, только она движет им. Но ведь рано или поздно мы отомстим, и что тогда? Тебе не кажется, что он об этом даже не думал? И понимает ли он, что будет делать, когда победит? Я только сейчас начал это понимать, но он живет только войной уже давно, еще до гибели Древ. А мы? Я... я не умею жить ради мести. Это плохо, да? Он счел бы это слабохарактерностью?

Майтимо тоже улыбнулся, поняв ход мыслей брата. И подумал, что теперь эти воспоминания станут для них тонкими, но очень светлыми ниточками в прошлое. Уже, собственно встали, если от одного короткого слова становилось теплей на душе.     
Но были и другие воспоминания - и тоже общие. Свежие, яркие... пахнущие кровью, ненавистью и страхом.
Он тоже повернулся, а потом коротко прижался лбом к плечу менестреля. Старший сын Феанаро был всегда сдержан во внешнем проявлении чувств, но сейчас ему не хотелось быть сдержанным.
Им обоим нужна была поддержка. Чтобы не сломаться в начале пути, не загнать себя в ловушку собственной памяти и... совести. И Майтимо знал, что брат - может быть, один из всех - разделяет его терзания и сомнения.
- Не могли.
Он поднял голову, глядя в лицо Макалаурэ.
- Я помню... таким я его не видел ни разу. И надеюсь не увидеть больше никогда. Но, Кано.. скажи, ты ушёл только поэтому? Только из-за того, что не мог его оставить?
А как же Клятва? Каждое ее слово горело в сердце. Или у брата было - иначе?
Майтимо вздрогнул.
- Думал. Я... наверное, этого больше всего боюсь. Не того, что могу умереть сам... а за вас... всех.
Он не допустит. Даже ценой своей жизни не допустит этого?
А в голове какой-то ехидный голос спросил: "А что ты сможешь сделать?"
И словно еще темней стала ночь , еще черней гладь моря. Тихая.... почти неподвижная. Слишком тихая.
- Не знаю... я правда не знаю. Я пока ничего не вижу, наверное, только надеюсь. А отец... ты прав, он живет настоящим, отбросив прошлое, а на будущее просто закрыл глаза. Ты же знаешь, как он умеет видеть только то, что хочет.
Если же желаемое не совпадало с действительностью, отец умудрялся как-то приспособить её. Не смирить желание, а подогнать под него реальность - как оправу для камня.
- Только местью жить невозможно. Я всё пытаюсь понять.. отец... на что он готов пойти ради неё?

Макалаурэ почувствовал короткое прикосновение брата и замер на мгновение, чтобы не спугнуть момент. Вот это самое тонкое доверие он ценил больше многого. Майтимо был скуп на проявление своих чувств, особенно, если они были тяжелыми для него. Привыкший свои и горе, и радость сразу же выплескивать в мир, Менестрель когда-то не мог понять, как они все держат в себе - и отец, и брат. С Феанаро он так и не разобрался толком, потому что с годами отец становился более замкнутым, и в конце концов Макалаурэ просто смирился с ним таким и принял ситуацию как данность. Старший же однажды научился доверять брату настолько, чтобы позволить себе хоть иногда открываться ему. Пусть коротко, сухо, порывисто, но зато искренне - просить и, главное, принимать помощь. Пусть даже она заключалась в молчаливой поддержке, коротком прикосновении, паре слов, жизненно в тот момент необходимых. Эльда не знал, был ли кто-то еще, кому брат доверял именно это, но для него самого такие моменты были невероятно важны.
Выходило, что он не ошибся, - а как бы хотелось! - и Майтимо было сейчас ничуть не лучше, чем ему самому. Их обоих грызли невеселые раздумья, помноженные на эмоции и одиночество. Одиночество в постоянно окружающей тебя толпе. Невозможность уединиться и панический ужас оставаться наедине с собой.
Макалаурэ вернул легкое прикосновение, выражая понимание, поддержку и заботу, и уже в следующее мгновение брат поднял лицо, и в глазах его промелькнула та же боль от воспоминаний, что терзала самого Менестреля.
- Не только его - вас всех, - не задумываясь отозвался он, зная ответ и не зная пока сомнений. -Его больше, потому что он нуждался в нас больше. Я это чувствовал... Нам всем было плохо, но его горе, оно убивало в прямом смысле этого слова. Даже просто находиться рядом было больно, а он искал уединения... И я тогда подумал, не знаю почему, что если ему это позволить, мы его потеряем. - Макалаурэ взглянул на брата, пытаясь угадать, понимает тот его или нет. - А потом он отправился в Тирион, одержимый своим горем и жаждой мести, но также и горящий тысячей идей, как обычно. И тогда я очень остро ощутил, что он невероятно дорог мне, как и вы все, что есть нечто важное, высший смысл в том, чтобы быть вместе в черный час, что только это сможет всех спасти от нависшей тьмы...- Менестрель говорил негромко, но быстро, порывисто, эмоционально. Раньше они никогда не поднимали эту тему. Никогда, хотя молчание порой становилось совершенно невыносимым. Но говорить было страшно, еще невыносимее, чем молчать. Сейчас же слова складывались между собой, словно музыка, лились рекой, неспокойной, но неостановимой. - Когда он заговорил, его слушали. - Продолжил Менестрель, возвращаясь на площадь Тириона. - Каждое его слово отзывалось в сердце, хотя в тот момент я почти не понимал смысла того, что он говорит. Я слышал только его самого, его чувства, эмоции, порывы, стремления, жажду, боль, ненависть, обиду... И слышал вас всех, хотя никто из вас не произнес ни слова, но мы все были там вместе. И именно это единение... - Голос опустился почти до шепота, но был наполнен эмоциями до краев. - Когда он заговорил, когда призвал свидетелей нерушимости Клятвы, промолчать - значило отказаться от него. Остаться в стороне, когда иные продолжали быть вместе. Это был момент выбора - идти за ним куда угодно и до конца или замешкаться и остаться на том берегу навеки... - Макалаурэ помолчал и добавил:
- Я не смог бы. Да мне и не хотелось. Я жаждал оказаться частью чего-то очень важного и значимого. Я клялся идти за ним до конца, но тогда еще не понимал, каким может оказаться этот путь...
Слова оборвались так же внезапно, как и начались. Все было сказано, впервые - вслух и в тысячный раз с того момента, как все произошло. Это была чистая правда, из которой нечего было скрывать, ни капли, однако понадобилось столько времени и сил, чтобы просто выдавить это из себя. Менестрель посмотрел на брата, все еще прерывисто дыша от пережитых эмоций, и не решился задать вопрос, читавшийся в его глазах: а ты? ты? у тебя все было иначе? Это было слишком личное, чтобы спрашивать, но слишком в этот момент важное, чтобы оказаться в силах не спросить хотя бы молча.
- На что? - Макалаурэ вздрогнул от вопроса и в глазах появилось беспокойство, словно его застали за чем-то совершенно неподобающим. Он не был уверен, что уже готов говорить и об этом, но если старший спросил... - Ты же видел, на что он... мы все оказались готовы... - Голос стал хриплым и непослушным, словно чужим. Но Менестрель с усилием заставил себя продолжать. - Или не готовы... Мне иногда кажется, что мы и до сих пор не готовы к тому, что случилось. - Правильнее было бы сказать: к тому, что мы сделали. Сами. Собственными руками. Вот этими вот, по локти запятнанными кровью. Но сказать это было невероятно тяжело. Слова не лезли в глотку, только эльда невольно посмотрел на свои руки, выдавая себя этим жестом. - Это было то, в чем мы клялись - идти за ним до конца. Любой... ценой. И знаешь, чего я боюсь? - спросил он хриплым шепотом, качнувшись вперед к брату, чуть ли не вцепляясь в него. - Иногда я думаю, что если бы раньше знал, что там случится, что нам придется сделать, я не смог бы... Понимаешь? - Макалаурэ посмотрел в глаза. - Не смог бы не пойти, и пойти бы тоже не смог...

Майтимо слушал внимательно, едва ли не затаив дыхание. Брат умел сказать то, что было в душе, порой на самой ее глубине, и выбиралось оттуда тяжко и долго, если вообще выбиралось. Он всегда переваривал всё внутри себя, порой сам себя этим мучая, но не умея дать себе волю и раскрыться перед кем-то.
Разве что перед Кано... с ним почему-то это получалось. Они всегда были близки, даже если не слишком много времени проводили вместе. Достаточно было просто взгляда или короткого слова... или даже мысли. Брат слушал и СЛЫШАЛ.
Нечто похожее было с Финьо, но немного иначе. С другом он тоже мог и говорить, и молчать о чём угодно, но только менестрель видел так глубоко и тонко. И, наверное, только он понимал - полностью, и не со стороны, а изнутри - то, что происходило. С ними, с отцом, с их семьей... это можно было понять только тому, что был её частью.
- Я помню...
В который раз он уже повторил эти два слова - и каждый раз по-разному.
- Да, он был готов... идти один. И невозможно было это допустить. И остальные... Наверное тогда мы были как одно целое, брат. Мы все... То, что было сказано... наверное, действительно слова не имели особого значения.
Говорить было трудно. Еще трудней - облечь в слова мысли.
- Я тоже, Кано. Я клялся... совершенно искренне. Но не только из-за отца... Я думал о мести, о землях, которые нас ждут, о войне, в которой мы победим. Я всей душой хотел идти за ним. Потому что верил, что он ведёт нас туда, куда нужно.
Потому им обоим сейчас так паршиво. Так смутно. Потому не отпускают сомнения. Майтимо не знал, только ли их двоих, или все так же мучаются, только скрывают это друг от друга.
- Не готовы... Знаешь... я иногда вспоминаю это как сон. Жуткий, страшный, но сон. А проснуться не выходит. Оно ведь было... а разум отказывается верить.
Майтимо проследил глазами за братом и понял его жест.
- Я потом долго отмывал руки... сидел на берегу и тер их... до боли, до онемения.
Пока от холодной воды не стало сводить пальцы.
- Понимаю.
Майтимо действительно - понимал. Потому что и его это не отпускало.
- Я всё время думаю... Если бы вернуться назад... Отец поступил бы так же? Зная, что будет? И... да, что сделал бы я... тоже зная. И не могу ответить. Потому что ответа - нет.
Оказывается, бывает и так.

- Верил? - Макалаурэ как будто вздрогнул, и вопрос прозвучал тихо и напряженно. - А теперь? Теперь веришь? - Он вглядывался в лицо, пытаясь разглядеть ответ, даже если он не прозвучит вслух. - Теперь, когда все так? Когда от него отвернулись многие. Когда нас прокляли и изгнали. Когда мы отплывали ночью, тайно, чтобы избежать конфликтов... Что происходит, Майтимо? Почему это происходит? И разве сомневаться в нем сейчас - не предательство? Как другие будут верить ему, если собственные дети не станут? Ему нужна наша поддержка. Наша вера в него. Наша помощь. Хотя он такой же как и ты и никогда в этом не признается прямо, но... - Менестрель помолчал и спросил задумчиво:
- Тебе не кажется, что чем больше он от всех отдаляется, тем больше мы нужны ему? С ним сейчас тяжело, но ведь и ему самому нелегко, наверное...
- Руки... да... - Они действительно друг друга понимали, потому что говорили и думали об одном и том же. Все произошедшее казалось страшным сном, хотя и было жуткой реальностью. А во сне... Во сне все только повторялось и повторялось. - Мне... снится все это, - признался Макалаурэ неохотно, словно пока слова были не произнесены, они не имели над ним силы, а потом... - И я стараюсь выматываться так, чтобы спать без сновидений.
- Мне кажется, он не хотел, - тихо, но убежденно ответил Макалаурэ. - Никто из нас даже и подумать не мог, что может быть так. И он - тоже. И все. А вина теперь, выходит, только на нем? Это было ужасно, но сложилось как сложилось. И у каждого было свое место. И знаешь, то, что остальные ставят нам в вину, а себе в заслугу... А если бы войска дяди пришли раньше? Если бы нам на помощь пришел не только Финдекано, что бы они говорили тогда? Стояли и смотрели? Встали на сторону телери? Развернулись и ушли в Тирион обратно?
Он прервался, резко и так же резко закончил:
- Зачем они все пошли за нами, если осудили? Не кажется ли тебе, что Арафинвэ в таком случае поступил честнее?

- А теперь...
Майтимо передернул плечами, как будто от холода. Но не ветер - действительно ледяной и пронзительный - был тому причиной. А то, что слова брата совершенно совпали с тем, что он думал сам. И что никогда и никому не сказал бы, если бы Кано не заговорил.
- Теперь просто знаю, что буду с ним. Потому что мы нужны ему сейчас как никогда. Потому что там... отвернулись и прокляли... Как МЫ можем предать? Я не знаю. Я... очень люблю его, Кано. Мне страшно бывает рядом с ним, я порой не понимаю, к чему он идет и сможет ли остановиться. Но я буду с ним. Может быть, сумею удержать от чего-то...
Раньше он и помыслить не мог о том, что так скажет. А сейчас всё изменилось. Внутри. И слепая вера в отца стала чем-то совсем иным, переродилась в чувство более глубокое и... пожалуй, более взрослое.
- Да. Это так и есть, это не кажется... Я понимаю его, брат. В этом - понимаю.
Майтимо тоже проще было запереть всё внутри себя, оградиться, не пускать на волю то, что терзает сердце. Казаться отстраненно-равнодушным, не подпуская никого близко, потому что - а вдруг они заметят, поймут, что ты не так уж сильно уверен в себе, как должен быть?
- Снится. Прямо.... хоть не спи совсем.
Майтимо усмехнулся. Да, довести себя до полного изнеможения, чтобы просто упасть и ничего уже не видеть во сне. Иногда - получалось.
- Никто не хотел. Такого... нельзя хотеть. Ты же помнишь, как всё началось тогда. Мы думали, что они отступят, они, что мы... А когда всё началось... это было как сон. Как будто... не по правде.
Только потом уже, когда всё закончилось, Майтимо, бредя по пирсам и шатаясь от усталости, постепенно понял, что это - было. На самом деле было. С ними. Только что. И сначала навалилось странное оцепенение, а потом с размаху ударил страх: Мы. Сделали. Такое. Вот тогда он и пошёл отмывать руки. Жалея, что нельзя вынуть душу из тела и как следует прополоскать ее в соленой морской воде.
- Не знаю. Они... они верят, свято верят, что не МОГЛИ бы такое совершить. Но мы... тоже так думали, Кано. Пока не совершили.
А если бы кто-то сказал что это будет... не поверили бы. Высмеяли и прогнали с позором.
- Честней, хотя и его называли трусом. А он... не испугался. Он просто не смог идти дальше. А пошли... дядя ведь поклялся отцу. Вот и пошли.
Майтимо оперся локтями о борт и опустил голову. Как же всё переплелось и запуталось....

- Я тоже буду с ним, - убежденно отозвался Макалаурэ, но слова брата отозвались в сердце... не болью, но чем-то очень необычным и потому пугающим. Неведомое прежде чувство. Как будто...
Признать правоту слов старшего было страшно до ужаса. Не признать - невозможно. Малодушия Менестрель не признавал. Лгать себе тоже не хотелось. И однако так думать было... Вообще, возможно ли было так думать?! Но ведь они же УЖЕ так думали!!! - Удержать... - Макалаурэ решил, что лучший способ перебороть страх - взглянуть ему в лицо. И если что-то кажется тебе невероятным, невозможным, недопустимым - произнести это вслух. Удержать... Но ведь это значило!... - Майтимо, - прошептал почти он. - Ты понимаешь, что ты сказал? Ведь это... Мы должны... удержать. Но... сможем ли - ЕГО?! И... - Макалаурэ сглотнул, но решительно продолжил. - Это значит, что мы сами должны знать, когда это нужно будет сделать и как. Мы... Ты уверен? И станет ли он нас слушать?
- Думали, - повторил Менестрель, тоже вспоминая то, что было невозможно не то, что забыть - даже отодвинуть не всегда удавалось. - Ни о чем мы не думали! Никто! А теперь выходит, что во всем виноваты только мы. Но ведь погибли не только телери. Если бы Фингон не подоспел, мы бы все лежали там, на улицах Альквалондэ. Об этом никто не говорит. Но я никак не могу отделаться от этой мысли.
- Зачем идти за тем, кого проклинаешь? - пожал плечами Макалаурэ. - Ты же знаешь, теперь они во всем винят нас. Но ведь еще тогда, в Тирионе. Никто же не заставлял их идти. Зачем называть своим королем того, кого ты таковым не считаешь? Разве это порядочно? И отец ведь никогда этого не требовал ни от кого. Я до сих пор не понимаю, в чем суть их конфликта с дядей. Но даже конфликт не обязывает. Тем более не обязывает. Я не понимаю...

Потрясение брата было понятно Майтимо... более чем понятно. Он и сам был потрясен тем, что сначала думал, а потом произнес вслух. Ему было сейчас очень страшно. Страшней, чем в бою, чем во время штормов. Страшней, чем когда бы то ни было.
- Я.. понимаю. Я столько времени думал, Кано... Но я ни в чём не уверен. И это меня мучает, страшно мучает, брат. Не знаю, сумеем ли, не знаю, поймём ли, когда. Он... ведь как натянутая тетива. Нет, как стрела на тетиве, а остановить полёт стрелы... ты не хуже меня знаешь, что это почти невозможно.
И тогда...
- Если мы не сумеем, то останется только погибнуть вместе с ним.
Идти до конца. Действительно - до конца.
- Мы не верили, что такое бывает. Да, если бы не Финдекано... Но никто и не будет говорить об этом. Нас уже осудили. За дело осудили, отчасти. Но не попытавшись понять и представит себя - там.
Никто не попытался. Просто решили для себя, что ОНИ точно не смогли бы.
-  Но... Нолофинвэ дал слово и держал его. А ты считаешь, что... он может- теперь - отступиться?
Теперь - после проклятия? Он сделал бы это, если бы хотел - как его брат. Однако - пошёл дальше. И разве это не значило, что он принял решение?
- Да, проклинали... но ведь там, в Гаванях... погибли их друзья и близкие. Ты бы не проклинал?

Натянутая тетива... Да, сравнение было очень точным. Таким отец и был, причем не только в последнее время. Просто с каждым мгновением тетива натягивалась все сильнее и сильнее. А это значило... Это значило только одно: остановить ее уже невозможно никакой силой. Оставалось только ждать. Ждать, какой именно момент окажется решающим и последним. А там... Там все будет зависеть от направления полета, от скорости, от остроты наконечника.
То, что происходило, они уже не в силах были прекратить. Можно было только или отойти в сторону, или нестись вперед вместе с тем, кто их направлял. Нестись, понимая, что на лету уже ничего не скорректируешь. Уже...
...Останется только погибнуть... Макалаурэ вздрогнул и посмотрел на брата в упор:
- Ты думаешь... - он снова почти шептал, - что ничего не получится? - Он хотел сказать "у него", но не смог себя заставить это произнести, запнулся и закончил иначе: - У нас...
У них - могло. Отец... Он все еще был непогрешим. И поколебать в себе эту уверенность значило разрушить само основание, на котором зиждилось все. Менестрель явно не был к этому готов. Отец знал, что делает. Он так уверенно шел вперед, звал за собой, что сомневаться... Сомневаться было страшно. Недопустимо. Непозволительно. И он не хотел себе этого позволять. Не мог позволить.
- А разве можно судить, не пытаясь разобраться? - спросил Макалаурэ, зная ответ. Точнее, зная разные ответы теперь. И ему было важно понять, совпадало ли его собственное мнение, пошатнувшееся под гнетом всего случившегося, с мнением брата, с которым он всегда считался и которого уважал. - Правильно ли это? Достойно? Я не ищу оправданий. И не прошу их, но чтобы совсем не слушать... И... это все ведь только подтверждает, что отец все эти годы был прав. Понимаешь?
- Я не знаю, - честно признался Менестрель. - Мне сложно представить себя на его месте. Но я не могу понять, как можно одновременно совместить верность и недоверие. Это же абсолютно невозможно. Как лед и пламя. Или ты предан, или призываешь проклятия и отворачиваешься. как можно делать и то, и другое сразу? Какой прок? И какая в этом логика? Если они не хотели идти еще до того, как там все случилось, то зачем вообще пошли?!
Вопрос оказался не просто сложным, а очень сложным, и Канафинвэ задумался, а потом все же ответил:
- Проклинал бы. Но я никогда бы не последовал за тем, кто это сделал. Это - странно. Это значит лгать. Лгать себе, ему, всем окружающим. Я бы не смог. И, пожалуй, не захотел бы.

- Я не знаю. Не знаю!
Майтимо с силой провел рукой по волосам, словно пытаясь выбросить из головы ненужные мысли и оставить лишь те, что внесли бы хоть чуть-чуть ясности в творящийся там полный сумбур.
- Не может не получиться, Кано! Ведь мы правы! В главном - правы...
Но кроме главного есть... частности. Кроме цели есть средства. И пути, которые выбирают. И сейчас сердце словно ледяная рука сжимала, не отпуская: неужели он свернули не туда?
Нет. Только не они. Только не отец.
- Выходит, что можно. Есть дела, а есть... причины, по которым они делаются. В них разбираться никто не захотел... Но ведь и мы не спрашивали, да и не стали бы спрашивать, Мелькора, почему он сделал то, что сделал. Даже если бы он захотел объяснить - стали бы мы слушать?
Но они и не шли за ним. Наоборот, объявили врагом. Наверное, если бы родичи сделали так же, было бы более понятно. А тут выходило... да, лицемерие.
- Понимаю. Но меня от этого понимания просто... на клочки рвёт.
Майтимо немного успокоился и теперь его голос звучал устало и как-то бесцветно.
- Знаешь... последнее время случалось столько всего.. невозможного, что само это понятие уже стало едва ли не бессмысленным.
Всё, что они знали, во что верили, перевернулось разом. Развалилось и рассыпалось, смешалось в кучу, и попробуй теперь понять, как правильно. Попробуй из этой мешанины выдернуть - нужное.
- Я бы тоже, наверное. Но я раньше думал, что никогда не смогу убить... не врага, того, кто лично мне ничего плохого не сделал. Но вот смог.
Может быть, родичи думали так же... а какой был выбор? Остаться и приползти обратно или идти за ними.
И вот тут он тоже мог бы точно сказать, что остаться бы не смог.

- Мы правы! - Макалаурэ почувствовал даже не в словах - в душе брата тот страх, который терзал его самого. И поспешил поддержать. Они всегда друг друга поддерживали, а теперь нуждались в этом в разы больше. - Мы не должны сомневаться, Майтимо! Не должны, понимаешь? Это - минутное колебание, слишком много всего случилось... Но оно пройдет, обязательно пройдет! - Говорил он быстро и убежденно, убеждая и брата, и себя, но в этот момент на самом деле избавляясь от сомнений таким образом. Этому их учил отец: боишься - не делай, делаешь - не бойся. А если все равно боишься, то говори себе обратное. Слово обладает невероятной силой. Оно способно свернуть горы, если вложить в него душу и использовать правильным образом. - Мы правы в главном, а ошибки... Никто не делает без ошибок, ты же знаешь! Просто теперь мы знаем, что иногда за ошибки приходится платить слишком дорого. Но это не должно лишить нас смелости и уверенности в себе, иначе Моринготто нас легко одолеет. Отец нашел в себе силы идти вперед после всего. Нам тоже достанет! Мы не оставим его, а все вместе мы - сила, мы многое можем, ты же сам говорил всегда...
Метод и правда работал: на сердце стало хоть немного, но легче. Менестрель взглянул на брата, чтобы понять, как обстояли дела у него.
- При чем тут Моринготто? - Макалаурэ даже отшатнулся, настолько был потрясен услышанным. -Конечно, мы не стали бы его спрашивать. Но ведь мы - не он! Как ты вообще мог... Майтимо... Это совсем, совершенно иное... - Слова неожиданно стали подбираться с трудом, но не потому, что он поверил - наоборот, возмущению не было предела, и выразить это сразу не получалось. - Моринготто ненавидит нас всех и желает нам гибели. Разве ты хотел смерти хоть одному из телери в Альквалондэ? Разве мы пришли туда убить их? Разве мало крови пролили они сами? Если бы это сказал кто-то другой, я бы вцепился ему в глотку за такие слова. Но ты... Почему, Майтимо? Откуда такие дикие мысли?!
- А я вообще об этом не думал, - тихо признался Менестрель, опершись руками о доски и глядя в черноту за бортом. - Когда начались эти разговоры, эти тренировки с оружием, это казалось просто игрой. Странной, необычной, но даже увлекательной в какой-то момент. И даже когда отец объявил, что мы пойдем убивать Моринготто. Это было само собой разумеющееся, с чем ты согласен всем сердцем и всей душой, но это только слова. И только там, на пирсах... Убивать это... больно. И странно. Но что делать, если невозможно не? Что встретим мы на том берегу? И кого? И что будет, если мы испугаемся и дрогнем? Это ведь неправильно. Зло заслуживает отмщения. И защищать свою жизнь не зазорно, но... Как все это сложно, Майтимо! И ведь, наверное, не только нас беспокоят эти вопросы. Мы должны найти ответы, иначе все это не имело смысла. Мы просто погибнем и ничего не добьемся, если будем растерянными и слабыми.
Говорить об этом отцу было нельзя, но вот обсудить с братом... С кем еще, если не с ним?!

- Не должны. Тогда почему... почему так паршиво на душе?
Если ты сделал что-то по-настоящему правильное, если ты уверен в этом, разве ТАК себя чувствуешь?
- Да. Правы. Правы.
Сколько раз нужно повторить это слово, чтобы на самом деле поверить? Нет, не в главное - тут сомнений у Майтимо не было и быть не могло. Они шли сражаться с Врагом, они шли мстить, и в этом их правота была незыблемой.
А в душе всё равно была дыра. И он всё пытался заполнить её или хотя бы прикрыть чем-то. Только ведь рана болит, как ей не бинтуй. Болит, пока не затянется. А затягиваются ли раны души? Майтимо не знал...
Значит, надо просто терпеть боль. Она потом, наверное, станет меньше. И кто сказал, что больно ему одному? Вон Кано тоже мучается, а другие... что, если они просто не говорят об этом?
- Прости. Не при чём. И... нельзя сравнивать. Только я хотел сказать, что любое дело имеет объяснение. А мы... не хотели никого убивать, но убивали. И потому... потому они не желают понимать. Смотрят на сделанное, не на мысли и побуждение.
Реакция брата испугала Майтимо. И он мысленно обругал себя за свои слова.
Нелепые, неправильные.
Только... не выходило ли что, идя к цели любыми путями, они действовали... да, как тот, с кем шли сражаться?
- Ты знаешь, как я увлекался этими играми. Но тоже не связывал это с тем, что могу кого-то... убить. Даже причинить сильную боль казалось невозможным, даже когда злился из-за проигрыша. А "убить" было чем-то абстрактным, далёким.. не про нас. И... когда вдруг оказалось, что это... почти легко...
Майтимо мотнул головой и замолчал на некоторое время.
- Там, на пирсах... знаешь, оказывается, я действительно преуспел в тренировках. Моё тело действовало само, все движения были отработаны и выверены. Убивать - больно и странно, ты прав, но я... я даже не скажу тебе, скольких я убил там. Мой разум, моя душа.. они словно отключились, понимаешь? Только потом, когда всё закончилось...
Потом стало плохо. Очень плохо.
- Мы не испугаемся. И не дрогнем.
Майтимо выпрямился и посмотрел в глаза брату.
- Мы не можем. Не имеем права. Что бы ни ждало нас там, мы пойдем вперед, дальше. За ним. И с ним.
Он снова помолчал и добавил тихо, с каким-то глухим отчаянием:
- Зло заслуживает отмщения. А что делать со злом - внутри себя?

Было похоже, что Макалаурэ убедил пока только себя. Брат ему не особо-то и поверил. Не возражал напрямую, но... Менестрель поймал себя на мысли, что очень хочется как в детстве заглянуть в глаза и задавать один и тот же вопрос, пока с тобой не согласятся.
Ну пожалуйста, скажи, что ты поверил, потому что если нет... Ну тогда я просто уже не знаю, что делать! Если последний метод не работает, то что тогда еще остается?! И как убедить другого, если едва веришь сам, а чужие сомнения еще больше расшатывают твою собственную шаткую уверенность?! И это при том, что не верить нельзя было, это он помнил превыше всего. Нельзя - не верить... Случится страшное.
И Макалаурэ ничего не сказал больше. Не стал продолжать тему, чтобы не сломать то хрупкое равновесие, иллюзию которого он на мгновение себе создал. Он знал в глубине души, что это было неправильно. Знал, но чувствовал, что сейчас ему была необходима передышка. Пусть короткая, но обязательно была нужна, иначе он просто не выдержит и тогда... Что будет тогда, он не знал, да и думать не хотелось. Хотелось свернуться в клубок и отрешиться от всего. Или погрузиться в эти темные, почти черные в темноте волны и исчезнуть, раствориться в них так, чтобы перестало болеть, перестали грызть сомнения, не думать, не чувствовать, не быть...
На какое-то недолгое время он настолько погрузился в свои мысли, что даже почти забыл о разговоре, а когда снова посмотрел на брата, не сразу вспомнил, где они были и что делали.
- Он прав, Майтимо, - повторил Макалаурэ, гораздо увереннее, чем до этого. - Не может быть иначе. Просто не может.
Вспышка возмущения оказалась настолько бурной, что брат сразу же пожалел о том, что сказал. Менестрель тоже подумал, что можно было бы так и не реагировать, но пусть думает, что говорит. Ладно ему, а если он еще кому-нибудь такое ляпнет?! А вдруг до отца дойдет... Говорить он ничего не стал, потому что слишком уж все отклонилось от того, что они обсуждали изначально. Нет, ну это же надо было додуматься - сравнить их с Моринготто! Вроде старший брат, а ведет себя...
Да, они очень хорошо научились убивать, Майтимо был прав, и Макалаурэ только молча кивнул, выражая мрачное согласие с го словами. И все же... Они учились, их за это осуждали, распускали слухи. Мореходы Альквалондэ не умели сражаться на мечах, но они тоже убивали. Успешно, между прочим. Если бы Фингон не подоспел с помощью... Может быть, не так уж сильно это и зависело от умения, тогда от чего?
- Они тоже убивали, - часть своих мыслей он произнес вслух. - Получается, что каждый может убить? И умение тут не главное.
Менестрель тоже помолчал, потому что отчаяние, прозвучавшее в словах брата, как будто полностью перечеркивало все, что они пытались выстроить до этого, ища путь во тьме, которая их окружала. Словно ты плыл, но никак не мог выплыть, потому что с каждым гребком тебя еще больше тянуло назад. И все попытки выбраться делали еще хуже... Нет! Слышишь, Майтимо, нет! Они не сдадутся просто так!
Он порывисто схватил брата за плечи и убежденно произнес, очень в этот момент напоминая отца с его пламенными речами:
- Внутри нас нет зла, понимаешь, нет! И если мы начнем так думать, то вот тогда придет конец. Всему конец! Можно совершать дурные поступки или хорошие. Это - наш выбор, каждого из нас. Но однажды совершив ошибку, мы не становимся злом навеки. Равно как и один достойный поступок не дает гарантии идеального поведения до конца времен. Мы еще будем ошибаться. И будем поступать по совести. Нам еще будет за что себя винить, но так же и чем гордиться. Но зла нет ни в одном из нас, пока мы сами этого не признаем и не согласимся с этим. Моринготто признал. Он захотел быть злом. Я - не хочу. И ты не хочешь. Так ведь? Ну скажи мне, так?

Майтимо почти физически чувствовал отчаяние брата. И так же отчаянно хотел бы поверить в то, что он говорит. Он понимал: Кано это важно, нужно, хотя бы для укрепления своей собственной веры.
Но он не умел так. Хотел бы, наверное, но не выходило.
Зато он умел выбирать. И выбрав, раз и навсегда, сторону, не менять решения. Его долг был - находиться тут, рядом с отцом и братьями. Идти вперед - с ними. Отказаться - значило предать. А сомнения... он справится с ними. А если нет, то это его слабость и его вина, что он не в силах её преодолеть.
- Да. Не может.
Слова Майтимо звучали искренне. И вполне отражали то, о чём он только что думал.
Не может. И, приняв это раз и навсегда, уже нельзя было уйти в сторону.
- Да. Каждый. Но... меня испугало то, как легко я это делал. Не считая уже тех, у кого отнимал жизнь. Позволил телу делать свою работу.
Майтимо помнил лица первых двух телэри... дальше было уже всё равно. Дальше - был азарт боя, незнакомое доселе, пьянящее не хуже вина чувство.
- Тогда мне не было ни больно, ни страшно. И я... не хочу, чтобы это повторилось вновь.
Он позволил брату схватить себя за плечи. Выслушал всё, что тот сказал. Долго молчал, затем произнёс быстро, сбивчиво:
- Однажды совершив ошибку, мы не становимся злом. Но... если мы не признаем зла в себе... мы смиримся с ним. Нет хуже... не заметим его. А нужно сражаться с ним, Кано. Моринготто хотел быть злом, но мы-то не хотим!
Тогда почему готовы смириться с ним - в себе? Оправдать?

- И я не хочу, - отозвался Макалаурэ. - Но так ведь уже и не сможет. Теперь мы знаем, что и как может произойти, и будем умнее. Если бы знали раньше, все могло бы быть иначе. Иногда мне кажется, что я предпочел бы никогда и не узнать. А иногда... то, что должно было случиться, рано или поздно все равно бы случилось, наверное. И я все думаю, было ли это неизбежным или же исходило из какого-то стечения обстоятельств? Причина в нас, в них или в чем-то, не зависящим ни от кого, и потому роковым для всех? И, знаешь, мне непонятно также, почему так быстро все кончилось? В смысле дружба и все остальное? Почему телери отказали нам в помощи, как только случилась беда? Ведь жили же бок о бок столько времени и вдруг... Разве мы бы им не помогли в такой ситуации? Разве не правильно было бы помочь? Без кровопролития и всего остального. Разве отец хотел невозможного?
- Зло в себе? - Менестрель был не столько не согласен с услышанным, сколько удивлен таким поворотом. - То есть, по-твоему, я должен признать, что зло есть в тебе, во мне, в каждом из нас? Зло? Но почему? Откуда бы ему взяться? Разве кто-то из нас желал смерти мореходам? Или кем-то двигали неблаговидные мотивы? По-твоему, мы избрали неверные цели? Отец ошибается в своей ненависти к убийце и вору и желании отомстить и восстановить справедливость? Что ты говоришь, Майтимо? Или я тебя совершенно не понимаю. Я чувствую горечь, боль, отчаяние, но не злобу. Я запутался и растерялся, но не желаю никому зла. Я не понимаю твоих обвинений. По твоему мы должны сражаться... с чем? И с кем? Друг с другом?!

- Не знаю. Не знаю, почему... Наверное, я не отказал бы, но мне не понять телэри. Не верю, что ими двигало просто нежелание отдавать корабли, Кано. Может быть, они просто... хотели остановить нас, переубедить. И никто не предполагал что выйдет - вот так. Или не было её вовсе, этой дружбы...
Майтимо не знал ответа. Знал только, что всё, что казалось правильным и незыблемым, рухнуло. И теперь, на развалинах их такого когда-то надежного мира нужно строить что-то новое.
- А ты уверен, что будем? Нет... я не спорю, и очень хотел бы, чтобы так было. Только если сейчас мы не в состоянии даже понять, что произошло, то как мы будем поступать потом?
Они оба стояли тут, совершенно растерянные, пытаясь понять хотя бы что-то про самих себя и то, что случилось с ними.
- Кано...
Майтимо коснулся рукой плеча брата.
- Кано... я не обвиняю. Я не говорю и не думаю, что ты...я... мы все желали зла или смерти кому бы то ни было, кроме Моринготто. И... сражаться надо не друг с другом. А...со злом в себе. Признать его, отыскать и убить. Я не хотел никого убивать, но делал это. Делал так, словно для меня это было... нормально и правильно. И я не хочу больше такого. Не хочу оправдывать себя ничем. Хочу признать - да, я сделал зло. И не повторить его, понимаешь? Мы виним во всем Врага, и правильно, по заслугам, но там, в Гаванях, его не было. Там мы всё сделали сами. Но это же страшно - стать подобными ему, пусть ради благих и великих целей!
Майтимо помолчал, переводя дух
- Я не сомневаюсь ни в наших целях, ни в нашей правоте. Я хочу только... научиться выбирать путь, которым стоит идти и избегать пути, которым идти не стоит.

- Вот именно, может, и не было... - тихо повторил Макалаурэ. Так быстро все закончиться не могло. Поэтому скорее всего, они обманывали себя раньше, полагая, что мир таков, а он оказался иным при первой же серьезной проверке. Это было тяжело, страшно, нелепо, однако, это было реальностью, которую невозможно было ни отрицать, ни изменить. Прошлое не изменишь. Его можно только принять, даже если очень и очень не хотелось.
- Нельо, мне кажется, что нам придется понять и разобраться. И чем быстрее мы это сделаем, тем будет лучше для всех. Мы не искали всего этого, но сами выбрали свой путь. И теперь, даже если страшно, непонятно и неизвестно, что ждет впереди, не идти уже невозможно. Так ведь? А если идти нужно, если другого выхода нет, то что остается, кроме как взять себя в руки? Иногда бывают такие моменты, что ошибаться лучше, чем сомневаться и не делать. Промедление и колебания могут оказаться роковыми. Об этом ты не думал?
Менестрель слушал брата внимательно, всеми силами души пытаясь понять, впитывая каждое слово.
- Да, мы совершили зло. Невольно, не желая того, но, ты прав, совершили. - Он помолчал, подбирая слова. - Это останется с нами навсегда. Эта боль, это осознание. Теперь оно никогда не исчезнет, и если мы не научимся с этим жить, мы проиграем Моринготто и погибнем. Если мы будем бояться ошибиться вновь, - мы уже погибли. Если отчаяние и ужас от содеянного возьмут над нами верх, то Врагу уже будет нечего делать. Нам нечем гордиться, но нашим наказанием уже будет кровь на руках, которая не смоется никогда. Стоит ли искать еще большего? Терзать себя, винить, проклинать. И терять веру, надежду, ощущение взаимовыручки и единения? Терять все то хорошее, что все же у нас было и есть. Если мы не справимся, то остальные тоже не справятся. Отец не сможет всего добиться один. Никто из нас один не сможет.

Может и не было...
А может быть, телэри и в самом деле понимали дружбу так, как сказал Ольвэ, считая своим долгом остановить их.
И они сами... если сумели поднять на них мечи, значит всё, что их связывало с мореходами в прошлой жизни, было не так уж важно?
Мир рушился. Весь их мир. Всё, что они считали правильным, в чём даже не думали сомневаться.
- Придётся. Вот я и пытаюсь. Разобраться или принять необходимость отбросить все сомнения и просто идти вперед.
Он помолчал, не отрывая взгляда от чёрного моря за бортом.
- Скажи, брат, может быть, со мной что-то не так? Почему другие могут просто идти, а я начинаю думать?
Рассмеялся невесело.
В отце была эта цельность, в братьях... Лучше ошибаться, чем сомневаться. Почему он так не умел? Порой ведь и правда лучше не думать вовсе.
Он резко повернулся к брату.
- А совершив новое зло, мы будет думать так же? И так - сколько раз? До бесконечности?- жестко, почти зло спросил он.
И тут же словно оборвал сам себя. Тряхнул головой, откинув назад растрепавшиеся от ветра волосы.
- Прости. Я глупостей наговорил сейчас. Ты сто раз прав. Мы должны быть вместе. Не должны терять надежду. Всё правильно, а случившегося не изменишь.
В голосе Майтимо была решимость и злость на самого себя. А на душе стало почему-то тоскливо и как-то холодно. Предчувствие? Но он никогда не был силён в предчувствиях. Наверное, усталость, тяжелый разговор и все эти терзания... Как же всё запуталось.

- Иногда мне кажется, что ты очень похож на маму, - тихо ответил Макалаурэ. - И даже слишком похож. И тогда мне становится страшно, потому что если однажды ты решишь поступить не так, как остальные, ты это сделаешь. - Он помолчал и добавил. - Я не знаю, кто из них был прав, а кто нет, там. Мне трудно об этом судить, но мне кажется, что у нее была своя правда, у отца - своя. И если бы мне предложили выбрать... Я не знаю... Она ведь не предлагала, просто приняла решение и ушла. И мы приняли ее решение, не особо пытаясь разобраться. Мы - не пытались, а ты? Отец не сомневается, и это в какой-то мере легче, хотя он при этом и не видит ничего вокруг себя. И если твои сомнения станут слишком сильными... Ну, не обязательно так произойдет, я надеюсь, - голос был напряженным, но Менестрель закончил мысль, которую еще некоторое время назад и не осмелился бы озвучить вслух. - Но если вдруг... Пойдешь ли ты с нами? Нельо, - он пристально взглянул в лицо брату, - я не знаю, как это будет - без тебя... Мне страшно об этом даже думать.
Возражения неожиданно были резкими, и хоть за ними последовали извинения, Макалаурэ смог ответить не сразу, не только обдумывая ответ, но и переваривая эмоции.
- Ты сказал то, что думал, - произнес наконец Менестрель, и в голосе не было ни уверенности, ни желания убедить - тоска и боль, которые как ни отгоняй, упорно возвращались. - И может быть, у тебя одного хватает смелости не только говорить, но и думать это. Думать страшнее. А мы все просто пытаемся отогнать от себя то, что не хочется принимать и видеть. Каждый сейчас один на один борется со своими кошмарами. Это разобщает, потому что кажется, что если поделиться, их количество умножится в разы, а так, по одному в темном углу и сомнения тише, и то, что страшно замечать, можно и не заметить. Да, мы пытаемся убедить себя, что больше такого никогда не произойдет. Что все самое страшное осталось там, на берегу, а дальше... И зло, единожды совершенное, не повторится. Мы хотим в это верить. Нам остро нужна эта вера, чтобы идти вперед, чтобы не отчаяться, да чтобы просто просыпаться по утрам, не чувствуя себя законченными негодяями. С этим невозможно жить, и каждый пытается найти себе если не оправдание, то хотя бы надежду, что больше никогда... Но ты прав, а если? Что будет, если снова случится? Я просто разрываюсь между этим страхом и осознанием, что если этот страх не победить, то он нас окончательно уничтожит. Мы не можем проиграть так быстро, ведь мы же клялись победить. И в то же время, ну ведь должно быть что-то, что отличает нас от Моринготто и что удержит руку в следующий раз, если он все же настанет?! Должно же быть, Нельо? Или в это ты не веришь тоже? - с отчаянием едва слышно закончил он.

- Мама... - лицо Майтимо смягчилось, глаза потеплели, - Я пытался, да. Она... знаешь, она очень мало говорила о том, что чувствовала. Она никогда не любила жаловаться, да и не умела. Но ей было очень тяжело, Кано. Да ты сам это знаешь...Мы бросили её одну, там. Знаю, что иначе было нельзя, но всё равно чувствую себя предателем. И знаешь... она не предложила нам выбора, потому что знала, каким он будет. И не хотела, чтобы мы чувствовали себя виноватыми перед ней.
Вопрос брата отчего-то застал врасплох, хотя и был, наверное, неизбежен.
А ответ... да разве был другой?
- Я пойду с вами, всегда. Неважно, сомневаясь или нет. Просто... вы важней, чем сомнения. И я... я тоже не знаю, как смогу без вас.
Разве не были они - такие разные - в каком-то смысле единым целым?
Майтимо точно знал, что не сможет просто взять и уйти. Никогда.
Он обнял брата, притянув его к себе.
- Да, я сказал, что думаю. Это не смелость, Кано... и я не знаю, кому бы ещё мог такое сказать. Наверное, и тебе зря сказал, потому что тебе только хуже от этого стало.
Не смелость. Скорее - трусость. Малодушие. Вывалить свои сомнения на того, кому и так плохо... разве это правильно?
Майтимо чуть отстранился, поймав взгляд брата.
- Кано. Почему ты считаешь этот страх- неправильным? Знаешь... мне кажется, что пока мы боимся совершить зло мы будем отличаться от Моринготто. Тем более, что мы уже знаем, что это такое. И я... верю. Хочу верить. И буду.
Он упрямо нахмурился.
Ну не слепые же они все! И отец. Он никогда не признает, что был неправ - вслух. Но наверняка в душе ему тоже сейчас плохо и не мог он просто отряхнуть руки от крови и решить, что всё было правильно.