Отчаяние и чувство вины постепенно превращают любую боль от потери в липкую и тягучую жалость к себе, которая питалась этой болью, но искажала при этом душу, потому что взращивала эгоизм вперемешку с мазохизмом, которые не несли в себе ни капли хорошего. И если изначально тебе причиняли боль мысли о страданиях близких, потом ты начинал страдать уже от собственных страданий по этому поводу. Это входило в круговорот и...
Питьо, конечно же, не мог всего этого осознать, однако вырвавшись, благодаря брату, из этой трясины на поверхность хотя бы на краткое мгновение, он успел глотнуть свежего воздуха. И теперь искренне и всеми силами своей души старался помочь - поддержать и поделиться теплом. И сам того не замечая, принял толику тепла в ответ. Стена, которую он строил долгие недели, не пала, конечно же, но в ней образовалась брешь, в которую устремилось что-то теплое и мягкое, очень похожее на лучи нового светила.
- Прости меня, - прошептал Питьо и обнял брата крепче. - Не беспокойся, я справлюсь.
А потом...
Если бы эти слова прозвучали пару недель назад... Неожиданно ставший самым младшим из братьев - пугающее и непривычное состояние, - Питьо пытался взрастить в себе надежду любой ценой. Иногда у него выходило, иногда - хуже. Он упрямо верил, несмотря ни на что, отрицая очевидное. А потом... Потом перестал. Смирившись и впав в тупое оцепенение, отключившее все чувства и эмоции, кроме безразличия.
А сейчас...
Питьо прекрасно понимал, что переговоры с врагом - не выход, а пустая затея. Им не предложат ничего хорошего, а значит, придется отказаться. Отказаться и взять на себя вину за гибель отца и брата. Вот что приготовил им Моргот в лице своего посла. И вот что предстояло сделать сейчас братьям. То, от чего он сам так малодушно отказался.
Так говорил разум.
А сердце... Нельзя было снова становится живым и надеяться. Это слишком больно, и все же...
Питьо поднял на брата глаза и понял, что тот не пытался его утешить. Кано нашел в себе силы на самом деле поверить. И хотел этой верой поделиться. Протягивал слабое маленькое пламя, едва живое, но все же до сих пор несломленное. Промедление - и, возможно, у Менестреля тоже не хватит сил и тогда...
Питьо понял вдруг, что отец и Тэльво погибнут только тогда, когда они - оставшиеся тут близкие - потеряют надежду на их возвращение, перестанут ждать. Это была сила - малая по сравнению с армиями Моргота и стенами его крепости. Но сила. Питьо тряхнул головой и посмотрел на брата совершенно другими глазами. Нет, чуда не произошло, и с отчаянием ему еще придется побороться. И с чувством вины и собственного ничтожества. Но это - потом. А сейчас он был готов принять от брата крохотный огонек надежды. Принять, хранить и оберегать, питать силами собственной души.
- Я тоже верю, Кано... - прошептал он. - Не знаю спасет ли их наша вера, но она точно спасет нас. Я не хотел говорить всего того, что сказал... там. И я совсем так не думаю. Ну... правда не думаю. Я был очень зол и что-то нашло, а потом навалилось такое отчаяние... Очень тяжело чувствовать себя трусом, неспособным держать себя в руках. Но сейчас это не важно. Ради общего блага, ради НИХ, - голос дрогнул, но не сорвался. - Я не должен туда идти. И я обещаю, что не пойду. А вы... Я буду верить, Кано!