По ту сторону сюжета
роман Берена Белгариона
в переводе Афиглиона Нолдо
У каждой саги есть начало
“Каждому тексту положена легенда”
О.Брилева
Давным-давно, в одной далекой-предалекой Галактике жил-был некий не слишком-то далекий пилот.
Наделен был он даром особенным, так что корабли межпланетные сквозь дырки в ткани Вселенной вслепую водить умел. Плохо разбирался он в показаниях приборов, но истинному Джедаю не на железки мудреные – на чувство задницы верное, полагаться пристало в трудностях.
Как-то раз отправившись в экспедицию по неизведанным просторам Эа повстречал его корабль Глав.Гада коварного, моментально предложившего экипажу обмен технологиями: вы мне, мол, – способ прыжка пространственного, а я вам – бессмертие плотское и связь моментальную мысленную. Мобильник у храброго Джедая уже был, а связи после стольких лет скитаний в глубоком космосе хотелось ему не мысленной, а вполне конкретной. Кроме того, на досуге сочинял он роман об Исилдуре, так что, будучи более-менее знаком с историей Нуменора, с подозрением относился к лицам, предлагающим людям бессмертие.
На предложение Врага было отвечено решительным отказом, а на обратном пути на корабле началась настоящая охота на ведьм. Храбрый пилот Берен Белгарион, именно так звали нашего героя, заявил обалдевшей команде, что на борт под видом члена экипажа таки пробрался вражий эмиссар! Представители свободных народов Запада вкупе с потомками освобожденных женщин Востока почесали в бритых затылках и начали поиск Врага Народа. Но засланный казачок оказался хитрым, водку жрал наравне со всеми и выявить его так просто не получалось. Берен Белгарион “чувствовал его присутствие и его чуждость благодаря своему пилотскому дару” , но с уверенностью сказать, кто здесь Ситх, не мог.
“ – С-скотина, – сказал дубль с выражением.
Я сразу насторожился. Это было сказано эмоционально.
Никакой лабораторный дубль не мог бы так сказать”.
Братья Стругацкие. Понедельник начинается в субботу.
“Ведьму нельзя терпеть ни на небесах, ни на земле”
Коттон Мэзер
Каждый уважающий себя охотник на ведьм обязан знать, что с помощью особого знака, полученного от своего Господина, они могут стать совершенно нечувствительными к боли. Именно поэтому, рассматривая дела о колдовстве, в XVII столетии следователи часто прибегали к так называемой процедуре “прокалывания”, позволявшей установить наличие на теле подозреваемого “клейма дьявола”. Однако бегать за здоровенными парнями с “табельным игольным огнестрелом “Куталион-330” Берен не рискнул – экипаж бы не понял прикола. Да и не семнадцатый век на дворе! Вместо этого умный пилот рассудил, что треклятая бестия должна быть бесчувственна не физически, что показалось ему явным упрощением проблемы, а эмоционально. И начал Джедай наш доблестный проверять теорию мудрую…
Но даже пофигист-оборотень, способный не меняться в лице, обнаружив, что его любимые домашние тапочки крепко прибиты гвоздями к полу, а в утренний кофе Берен подсыпал соль, сломался, когда пилот, собрав всю команду, принялся вслух читать свой роман! Это было слишком даже для оборотня. Берена костерили все.
Роман был длинный, но и ему однажды пришел конец. Команда облегченно вздохнула и собралась домой.
И тут по кораблю распространился слух, что Берен пишет роман об Исилдуре!!! В воздухе отчетливо запахло криминалом, однако их старое корыто представляло собой такой “шедевр” инженерной мысли, что привести эту груду металлолома в порт мог только пилот, наделенный поистине Великой Силой.
Дальше все было просто. Разъяренные ляхи пристали к Сусанину с требованием отвести их домой. Героический крестьянин вместо этого завел супостатов куда Профессор хоббитов не гонял, намереваясь устроить последнюю проверку.
И тут оборотень себя выдал! Часть команды, распалившись почище Феанорингов, пробовала силой заставить Берена вернуть их домой. Несколько человек выступили против применения мер физического воздействия, начался мордобой, и только один из всех сказал: “ребята, давайте жить дружно! Послушаем про Исилдура и полетим домой”.
“Чужой, – понял Берен, – нормальный человек мою писанину не вынесет”. И громко назвал негодяя по имени.
Так что кончилось все хорошо. Оборотень был уничтожен, корабль вернулся на Землю, а Берен исчез бесследно, как завещали магистр Йода и славный Оби Ван.
Производство киностудии “ГЛюкас Филм”
Последнее слово (вместо предисловия)
Переводчик не несет ответственности за содеянное.
Переводчик напоминает критикам: “не судите, да не судимы будете”. (Критикам, принадлежащим к иным конфессиям, – см. п.1)
Курсивом выделены цитаты из перевода Ольги Брилевой.
Часть 1
“Шагнуть боялась скромница, тихоня,
И вдруг, гляди, откуда что взялось?
Все по боку – природа, стыд, приличье,
Влюбилась в то, на что смотреть нельзя!”
(Шекспир. Отелло)
Как только началось таяние снегов и открылись тропы в горах, его обложили со всех сторон . Саурон и Болдог много всяких слов знали… Берен коротал это время в уединенной землянке в обществе козы и старухи. Итог оказался печален: старушка померла, а козу Берен зарезал. После чего беоринг отправился на поиски Финрода. Тот факт, что он крайне приблизительно представлял себе местоположение Нарготронда (во всяком случае, не лучше, чем Глаурунг из “Дневника некоего орка”) и, вдобавок абсолютно не помнил на кой ему, собственно, этот Финрод сдался, мог бы смутить кого угодно, но только не ярна Берена. Проплутав по горам месяц с лишним, он очутился в Дориате. Надо отметить, что чрезмерное увлечение экстримальным туризмом до добра не доводит, и выглядел Берен, мягко скажем, не лучшим образом.
“Бомж!!!” – в ужасе закричали серые эльфы и бросились, куда глаза глядят. Глаза принцессы Лютиэн, как заключили впоследствии Тингол и Даэрон, глядели явно не туда, куда надо. Она вернулась и позаботилась о страннике.
Берен отмылся, отъелся и с каждым днем все больше походил на человека. Лютиэн честно пыталась исцелить его амнезию. Память у Берена была как у кота Василия из “Понедельника” : тут – помню, тут – не помню. С него не спускали глаз, а если он слишком отдалялся от своего жилища, то чары заставляли его ходить кругами. Суеверные грибники обычно говорят в таких случаях: “леший водит”. Но это был никакой не леший, а леди Лютиэн. Беседуя с ней, Берен узнал немало нового об элдар. Как оказалось, синдар не очень-то любили животных: в Менегроте обитали полчища серых кошек, не нужных никому, кроме Лютиэн. Выяснилось также, что квэнди не так уж стремятся давать имена всему, что видят. Несчастных кисок (всех 256879413 особей!), вне зависимости от пола, звали Миэо. В порядке укрепления международных связей Берен принялся как-то рассказывать принцессе о брачных обычаях homo sapiens, а под конец добавил, что будь она смертной, решился бы просить ее руки: “Мне было бы не так важно, что ты ко мне испытываешь, ибо человеческой женщине бывает достаточно и просто влечения, и дружбы, и даже жалости, а мужчине – и того меньше . А случись так, что я погибну, ты бы погоревала, а потом попытала счастья с кем-то еще, пока молода . Мы, люди, народ простой, без сантиментов”. Вот так и пугал он бедную девушку. Она же ткала ему диргол в нарядную клеточку и все ждала, когда он объяснится.
Берен тем временем силился прогнать плотское искушение. В двести пятнадцатый раз твердил он на память длиннющий текст “Атрабет”, но ни старушка Андрет, ни славный государь Финрод против греховных мыслей не годились. В отсутствии Лютиэн, единственным собеседником Берена оставался его клинок Дагмор. “Тоже мне, Чэн Анкор Вэйский!” – покручивал пальцем у виска очередной охранник. Дрын, как дрыну и положено, советовал действовать решительно…
Обнаружив Берена и Лютиэн в виде, весьма недвусмысленно свидетельсвтвующем о том, чем эти двое тут развлекались, Даэрон смог сказать лишь одно: “Пойдем, выйдем”… Вышли. Оказалось, эльф драться не умеет. Интеллигент хлипкий.
“Для влюбленного приличен
Подвиг, витязя достойный”
(Шота Руставели. Витязь в тигровой шкуре)
Доказывать, что Берен не совершал в обществе королевской дочки ничего незаконного, а попросту обучался таким образом осанвэ, было бессмысленно, так что на суд к Тинголу беоринг шел с ощущением, что на душе у него скребутся все серые Миэо Дориата. Но, поглядев на Лютиэн, он приосанился, решив, что ему сам Моргот не брат (последнее, кстати, было правдой). Много чудес узрел Берен в чертогах Тингола. Особенно поразил его зал, где на потолке мозаикой была выложена фреска, изображающая сотворение мира.
“Сикстинская Капелла,” – подумал Берен и несколько завис. Он до сих пор полагал, что фреска и мозаичное панно – это немного разные вещи… Дикий человек, однако!
Перед троном короля Берен заявил, что намерен взять Лютиэн в жены. В тот же миг руки мужчин сжались в кулаки, женщины закрыли лица платками. Зал сразу же стал напоминать охваченный пожаром сераль. Тингол огляделся по сторонам, но понять, где Зухра, а где Гюльчатай не смог. Дамами не являвшиеся, как могли выражали королю свою солидарность. Словом, единственной подходящей мишенью для королевского гнева остался Берен, и Тингол, не долго думая, сообщил горцу прелюбопытные подробности о нем самом и о его (Берена) благородных предках. Беоринг возмутился и заявил, что он-де честный вассал дома Финарфина, вот леди Галадриэль не даст соврать. Восторг Тингола при мысли, что дочь его будет женой СМЕРТНОГО ВАССАЛА НОЛДОР(!!!), стал уж и вовсе беспредельным, и он велел новоявленному зятю отправиться…
Стоп, Тингол же был эльфийским королем! Кроме того, под платочками в зале прятались дамы, да и подавать дочери плохой пример… В последний миг он, вместо точного адреса, по которому надлежало проследовать беорингу, послал его…за Сильмариллом!
“Се – персона
Без закона,
Крова не имущая,
В дом восходит,
Песнь заводит,
Подаянья ждущая”
(Большая попрошайная. XII век)
За Сильмариллом Берен отправился сначала в Бретиль. (Все-таки география не была в числе его любимых предметов). По дороге Берен разжился оруженосцем. Мальчика звали Гили. Он спел Берену песню о гибели Нолофинвэ.
“И встал черный вождь
И крикнул: Ну что ж!
Ты сам меня звал
И твой час настал”.
Основой для этого поэтического шедевра послужила баллада, слышанная им от бродячего менестреля:
“Отныне хром бедняга Том,
Его нога горит огнем…”
Берен спас паренька от обращения в рабство. “А ты крутой! Как зовут?” – восхитился Гили. “Шрек”, – ответил спаситель. И Гили ему поверил.
Свои после Дориата Берена не узнали: мытый да бритый – какой же он горец? Вот и попросили храбрые воины самозванца снять по-хорошему фирменный килт на который, мол, только Берен право имеет. Берен снимать килт не стал, а, вместо этого, с ухмылкой Леона-киллера предъявил дозорным кольцо. От старой эльфийской гранаты. “Настоящий шахид!” – признали горцы своего вождя.
Из Бретиля беоринг отправился в Нарготронд. Там тоже не оказалось Сильмарилла (даже странно), зато оказались Феаноринги, которые, разумеется, не пришли от его намерений в восторг.
Финрод, однако, встретил Берена радушно и даже пригласил на чашку чая. Смертный знал, что никто в Белерианде не умеет заваривать чай так, как Финрод. “Нолдор, кладите больше заварки”, – таков был рецепт короля Нарготронда.
“В спальне принимать пищу, – заговорил он придушенным
голосом, – в смотровой – читать, в приемной – одеваться,
оперировать – в комнате прислуги, а в столовой – осматривать?
Очень возможно, что Айседора Дункан так и делает.
Может быть, она в кабинете обедает, а кроликов режет в
ванной. Может быть… Но я не Айседора Дункан!!”
(М. Булгаков. Собачье сердце)
Личные покои Финрода были в первую очередь мастерской, потому что Финрод был в первую очередь Мастером. Поскольку жилплощадь в Нарготронде приходилось с величайшим трудом вырубать в скале, Финрод вынужден был наслаждаться каменной пылью в домашних условиях. Король увлекался ваянием. Повсюду валялись инструменты и гипсовые отливки, из корзины для мусора торчала алебастровая нога. В углу красовалось бронзовое нечто: здоровенный мужик у штурвала. Легенда гласила, что памятник этот король подарил было Кирдану, но эльфы Гаваней, рассыпавшись в благодарностях, от предложенной чести отказались.
За чифирем беседовали о Морготе. Берен жаловался на черных рыцарей. Хуже орков! Не грабят, не убивают, только лечат да учат… Вот где Зло! “А начальник у них еще круче, – поддержал горца Финрод, – представляешь, приучил нолдор к азартным играм! В результате мы остались без Сильмарилла, а Черный Вала засел в Ангбанде и не дает отыграться”.
“Как же вы попались на его удочку?” – спросил Берен. “Молодые были, наивные, – вздохнул король, – все у нас было: и кофе и ванна и какава с чаем.
“Если человек клянется Таш и держит клятву ради клятвы,
воистину он клянется Мной, хотя и не знает этого,
и Я Тот, Кто наградит его”
(К.С.Льюис. Хроники Нарнии)
Судя по рассказам Финрода, Мелькор в чем-то напоминал Леонардо да Винчи: тоже был гением и тоже обладал досадной привычкой не доводить до конца начатые произведения.
А еще не любил он делиться (так ведь Вала, не амеба какая), любил же только себя, а всех остальных – как часть себя любимого. “Неужели имена важнее, чем сущность? И то, кому ты служишь, важнее того, что ты делаешь?” – вздохнул Берен. “Творить добро его именем действительно нельзя, ибо он поглощает тех, кто его любит, и тот, кто от его имени творит добро и вызывает любовь к нему в других, готовит их к тому, чтобы быть поглощенными. – пояснил Финрод. – Как верно подметил Лютер (Аугсбургское Соглашение, Артикул IV), перед Богом оправдываются не добрыми делами, а верой! Ну а вера у этих рыцарей – еретическая. Так что, даже если они уступают старушкам места в троллейбусе или же помогают консьержке выносить мусор, это им не поможет.
На следующий день состоялось экстренное заседание королевского совета. На повестке дня стоял Берен, оглядывая зал задумчивым взглядом этнографа-профессионала. Благо было на что посмотреть.
“Что? Мне в этом? В однобортном? Да вы что,
не знаете, что в однобортном уже никто не воюет?
Безобразие! Война на пороге, а мы не готовы”.
(Григорий Горин. Тот самый Мюнхгаузен)
Нолдор явились в прикидах глубоких чистых цветов украшенных логотипами рода и отделанных яркой тесемочкой. Что такое вытачки, нолдорские кутюрье похоже не знали, так что покроя их платье было самого простого, но собиралось в обильные складки и закалывалось многочисленными пряжками, браслеты повыше и пониже локтей держали рукава, наплечные пряжки – широкие воротники . В волосах топорщились многочисленные гребни. Все это делало нолдор похожими одновременно на римских патрициев и персонажей пекинской оперы. “Теперь ясно, почему Моргот их вечно бьет! Много ли навоюешь в подобных шмотках, – осенило беоринга, – то пряжки за куст зацепятся, то орки браслет сорвут, да рукава длинные сзади завяжут…”. Синдар предпочитали веселенький ситчик и фенечки из бисера. Свои африканские косички они украшали бусинками. “Хиппи несчастные”, – поморщился суровый горец. В облачении Финрода нолдорские пряжки-складочки сочетались с синдарской пестротой. Все это “великолепие” дополнял Наугламир. Ожерелье, по замыслу изготовителей, символизировало три мира гномьей космогонии: верхний (птицы), средний (звери) и нижний (рыбы + гады), навязанные Махалом на гномью шею. В соответствии с представлениями гномов об идеальном мироустройстве, эрухини в этой голде не наблюдалось. Ряды соединялись между собой драконами, которые есть на треть птицы, на треть звери и на треть – гады . “Что-то тут не то, – подумал Берен, – любой нормальный гном подтвердит, что драконы – гады не на треть, а на все сто процентов!”
Как и следовало ожидать, разразился скандал. Куруфин кричал, что пепел отца стучит в его, Куруфина, сердце, и пусть лучше Берен откажется от Лютиэн, а то всем, мол, хуже будет. Народ, по обыкновению, безмолвствовал, внимая Феанорингам, и Финрод швырнул корону об пол.
“Адсон был для меня очень важен…
Моя цель была – дать все через слова того,
кто не понимает ничего”
(У. Эко. Заметки на полях “Имени Розы”)
Отправляясь в путь, Берен наскоро попрощался со своими вассалами, Гили же прихватил с собой. “Не понимаю я вашего выбора, достойный ярн, – обиделся один из беорингов. – Тогда, как любой из нас будет горд сопровождать вас, вы забираете с собой этого юного отрока, не успевшего постичь основы учения Чань и неспособного выстоять нужное время в любой из двенадцати канонических стоек!”
“Мне нужен самый безобидный оруженосец, – ответил Берен. – А что касается обучения, в дороге я сам, лично займусь с ним всем, чем положено”.
Как водится, начали с коанов, так что в дороге Гили наслушился мудрых речей и даже чуть-чуть сподобился просветления.
“Воины Моргота – рабы, – поучал Берен, – от них требуется лишь одно: во время боя повторять то, что они заучили”. Горец, похоже, успел забыть, как заявлял Финроду, что не постыдился бы оказаться в родстве с отважными, честными и милосердными рыцарями Аст Ахэ. В результате, всю ночь Гили снились воины-манекены, лупящие куда попало, выполняя заложенную в них Морготом программу. На следующую ночь он проснулся от того, что Берен рассказывал Финроду о грехопадении. “Как потащишь эту бодягу в издательство, не говори, что это я сочинил. Напиши: Аданэль из народа Мараха”. “Странный у тебя ник, Берен…” Ночные повести о кострах и человеческих жертвах болезненно ударили по неокрепшей психике подростка, и утром Гили встал злой и невыспавшийся.
Когда отряд прибыл в Хитлум (как Вы понимаете, Сильмарилл отсутствовал и там), Берен вспомнил об обещании привить Гили некоторые навыки самообороны. “У тебя сильные руки, они должны только вспомнить это” – утешал его Айменель. Гили старался как мог, но руки его страдали склерозом.
Утром состоялся военный совет у короля Фингона. Вступив в конференц-зал, Берен в восхищении воззрился на стол, покрытый красочной картой Белерианда. Из соображений секретности на ней не были нанесены города и укрепленные пункты. “Как же мы будем…” – беоринг умолк, наблюдая как Фингон расставил на скатерти: Гавани (бутылка “Флагмана”), Барад Эйтель (“Абсолют”), Тол Сирион (“Hennessy”) и Каргонд (виски Glen Gordon). Войска моделировались бокалами, военные лагеря – блюдами с закуской. Военачальники Фингона подтянулись к столу.
“Итак, когда Саурон, кстати, он нас не уважает, нападет на Хитлум…”
“Артанор, еще рюмочку под щучью голову?”
“А как мы узнаем, что пробил час Х?”
“Берен…”
“Ик!”
“Я передал ему палантир”.
“Огурчик передайте”.
“До дна! А что, смертные владеют осанвэ?”
“Леди Лютиэн обучила его Кама-Сутре, Осанвэ и Джиу-джитсу”
“Я подниму мятеж у него в тылу”.
“Чтобы всех!!!”
“Лорд Фингон и Хурин встретят его с распростертыми объятиями”.
“Ну, за успех!”
“Тху крышка!Финрод, сними пустую бутылку со стола”.
“А после победы, – Фингон с удовлетворением оглядывал остатки пиршества, – мы перейдем в наступление: нельзя же понижать градус!”
Совет утвердил план на ближайшую десятилетку. К концу отчетного периода Мелькор должен был остаться без войска, Саурона, головы и Сильмариллов.
“Война проводит границу между свободными и рабами”
(Гераклит)
Вечером Гили постигла судьба молодого д’Артаньяна: парень нарвался на дуэль. Поводом к ней послужили разбитая миска Гили и разбитый в ответ нос его оппонента. Всю ночь юношу мучил вопрос: ради чего он должен пострадать, коль скоро действовал в порядке самообороны. Хуже всего было то, что Берен пообещал отправить Гили на кухонные работы, если к утру он не проникнется воинским духом. “Одна из особенностей вассальных отношений состоит в том, что лорд жертвует тобой, а ты это принимаешь. Я – тобой, мной – Финрод, а государь Фингон – государем Финродом. Пирамида такая”. “Так, пирамиды – это же плохо! – пробормотал сбитый с толку Гили. – Мавроди, вон, посадили…”
“Что воину – честь, то купцу – срок! – отрезал Берен. – Приятных сновидений”.
“Так, – размышлял Гили. – Если я виоват, но побил противника – все в порядке. Если я прав, но не смог отстоять себя – я слабак. Вывод: добро должно быть с кулаками. А ты думал, что воин сразу идет биться не меньше как за свой родной дом , – поразила его внезапная догадка. – Да так только бонды-единоличники и прочие кулаки поступают! Воин должен уметь биться там, где велят, да и повод значения не имеет. Как пел Окуджава:
“а если что не так – не наше дело:
как говорится, “родина велела”.
Очнувшись после “дуэли”, Руско узрел сидящего у изголовья Берена.
“Как я уже говорил, весь наш народ связан с кем-нибудь беором. Это клятва. Присоединиться хочешь?”
“Угу”.
“Тогда – равнение на знамя. Только помни: вход к нам стоит ломаный митрим, а выход – два. Решился? Тогда повторяй:
Я, Гилиад из Таргелиона, вступая в ряды народа Беора, перед лицом своего ярна торжественно клянусь… Нет, лучше так:
Клянешься ли ты, Гилиад, быть со мной в горе и в радости, в жизни и в смерти…”
И Гили поклялся, что враги дома Беора отныне – его враги, честь дома Беора – его честь, а деньги его – деньги дома Беора. За это Берен пообещал Гили и его родичам землю (2х1,5м.), защиту (+3 хита) и справедливый суд (у Намо).
“Аминь!” – промолвил ярн и удалился, радуясь, что паренек в бреду и не соображает, во что ввязался.
“Не корчу я духом убогого,
но чужд и смирения лживого,
поскольку хочу я немногого,
Однако же – недостижимого”.
(И. Губерман)
По дороге в Димбар Финрод учил Берена пользоваться Палантиром. Беоринг сел на пенек и уставился в камень. Сперва ловились какие-то невнятные глюки. “Попробуй что-нибудь мне сказать”. – посоветовал Финрод. “Так это и есть осанвэ? – разочаровано вздохнул Берен. – В тот раз было лучше…” Эльфийские ушки Финрода покраснели до острых кончиков, когда Берен воочию представил как было “в тот раз” с леди Лютиэн. “Твои девять с половиной недель в Дориате меня не интересуют. – оборвал король размечтавшегося беоринга. – Лучше я буду тебе картинки показывать”.
Так Берен увидел Тирион. Тирион, разумеется, был прекрасен, а горец испытал те самые чувства, которые много лет спустя стоили нуменорцам их острова. Острова у Берена не было, даже замок его принадлежал врагу, так что отделался он легким переездом. Посовещавшись час со своим мечом, Берен пришел к Финроду мириться. “Что ты понял?” – спросил король. “Понял, что Единый большой, Ему видней”.
“Нолдор тоже случалось броться с искушениями, – обнадежил смертного Финрод. – Сначала мы думали, что Зло это то, что летает на черных крыльях, а не то, что живет в душе, когда грозишь братцу ковырялом. Только на пирсах Альквалондэ мы поняли, что Зло с самого начала дремало в наших сердцах словно семя в земле. И нашелся тот, кто заботливо полил это семечко, щедро удобрил лестью ростки гордыни, тщательно разрыхлил землю у корней гнева, подпирал ветки зависти, на концах которых уже вовсю созревали исчерна-красные плоды Зла”.
“Вот оно что… – протянул Берен, слегка обалдев от этой инфернальной ботаники. – Лопухи моих мыслей благодарно ловят живительный дождь твоей мудрости, государь”. Со времени Альквалондэ, поведал Финрод, нолдор делятся на две категории. “Есть только первый сорт и тухлятина” – вспомнил беоринг. Нолдор первого сорта считали, что стоит покончить с Морготом, как Зло испарится само собой (интересная позиция для эльфа). Остальные решили, что Зло – это они сами. Моргот, услышав такое, заперся в Ангбанде и нервно курил (этот период известен в позднейшей историографии как Осада Ангбанда, а в те годы, глядя на дым, поднимавшийся над Тангородримом, нолдор считали, что Враг затевает какую-то гадость). Один только Финрод считал, что спасение возможно для всех (вкл. нервно курящего Моргота), и что Единый неприменно подаст всем знак. С тех пор он везде искал эти самые знаки. И нашел – людей.
“Как же, знаю я эту историю! – хмыкнул Берен. – Поcсорился род мой как-то с Мелькором и его храмовниками. Ну а предки мои слышали Голос-из-Темноты. Факт этот, сам понимаешь, особо не афишировали: Жанна д’Арк тоже слышала голоса, а посмотрите-ка, что с ней сделали! Но тут Голос велел нам идти на ПМЖ за тридевять земель в землю, что течет молоком и медом . Короче, пошли мы искать эти молочные реки & медовые берега. А как найдем, сказано было устроить пир и завалиться спать караульных не выставив. Посередине же стойбища следовало положить арфу. Что такое арфа никто не знал, но Голос поведал, что выглядит эта штука как лук с десятью тетивами. Кто сумеет извлечь из нее хоть один музыкальный звук, тот и укажет всем путь к спасению. Народ так и сделал. Даже полный колчан смычков рядом бросили, чтоб сподручнее играть было. Утром проснулись – ты”.
“Беспокойно было мне, Берен, – вздохнул король. – все думал, что если не я должен был исполнить пророчество? Понимаешь, назвать эту лажу музыкой я бы не взялся. Лук-то совсем не строил. Но вот теперь... Я знаю, ты искал меня с зимы, но я искал тебя всю жизнь. Ты – Избранный, Берен. Мои поздравления”.
Если физиономия Берена в этот миг должна была являть миру какой-то знак, то это был, вне сомнения, “кирпич”.
“Заросли полыни!
Кто бы сюда ни забрел,
Услышит лишь жалобы…”
(Сёхаку)
У рубежей Дориата отряд попал в жуткую грозу. На утро мокрые путешественники обнаружили возле стоянки поляну заросшую полынью.
“Вряд ли вы сможете пройти, ведь полынь вся в росе”. – воскликнул Берен. “Какая чувствительная у него душа!” – восхитились эльфы, выжимая слезы умиления из из рукавов.
Конечно, у нолдор сразу же зачесались руки изваять эту красоту из чего-нибудь долговечного.
“Серебро? Слишком тяжелое и мрачное…”
“Адаманты? Их так не огранить”.
“Стекло и алюминий, – предложил Гили, – хай тек будет! Дешево и сердито!”
“Кстати, из чего Феанаро силиму делал?”
“Попадешь в мертвятник – сам спросишь!”
“Когда-нибудь я это сделаю. – пообещал Лоссар. – И утру нос этому, как его? Ну, кто ожерелье для Элхэ делал?”
Айменель снова гонял Гили с мечом. “Эх, не выйдет из меня файтера” – сокрушался парень. “Не переживай! – успокоил его Берен, – у орков руки тоже не тем концом. А про “удар чайника” слышал? Страшная штука!”
На следующий день отряд въехал в Нан Дунгортеб и повстречался с “черными”.
“С-саламандра!” – сквозь зубы процедил Вильварин.
“Ядрена вошь!” – моментально перевел Айменель.
Каждый занялся любимым делом: эльфы принялись рубить орков, а Берен погнался за девицей.
Девица оказалась так себе, в плен сдаваться не пожелала и вообще вела себя как камикадзе. Берен притащил неудачливую самоубийцу к целителям, но спасти ее не удалось. “Она порчена, в ней нет многого, что должно быть. Это Моргот.” – объяснил Берену Айменель.“Так он еще и девушек портит?! Во гад!!!” – возмутился беоринг, но оказалось, не все так просто. Выяснилось, что в разуме каждого слуги Врага есть черная дыра. Там нет ничего, но в любой момент может появиться Моргот. Барды пробовали закрыть этот лаз, но для пациентов такая операция была крайне мучительна. “Они взывают к Мелькору и умирают, а их фэар просто вываливаются через дырочку. А еще говорят, будто нолдор пытают пленных! Не пытают, а лечат. В смысле, пытаются лечить”.
“И…никак?” – спросил Берен.
“Одно только и нужно: добрая воля. То, чего никогда и ни у кого еще не вынудили. Ни дыба, ни щипцы, ни иголки под ногти не помогают!”
В наследство от “черных” осталось два ксивника, по “Черной Книге Арды” в каждом. Повествования повторяли друг друга. Только места в одной книжке набраные курсивом, в другой были выделены жирным шрифтом.
“Они одинаковы!” – заключил наконец Берен. “Смотри внимательно! – Эдрахиль указал на обложку, – Видишь, вот тут написано: Васильева, а на другой – Некрасова… Неизвестно еще, которая хуже”.
“Черные проповедники! Вот кто это был! – воскликнул Берен. – Всегда ходят на пед.практику парами, словно катары какие! Двое учат. А три десятка орков – домашнее задание спрашивают”.
“Я прожил долгую жизнь, Хуги.
Ты оскорбляешь меня, если думаешь,
что я никогда не обдумывал
эти примечания к философии второкурсников”
(Р. Желязны. Хроники Эмбера)
Следующий день стал для беоринга сплошным кошмаром. В захваченной книге таилось какое-то странное колдовство. Она заставляла читателя сопереживать своим персонажам!!!
“Эльдар! – кричал Берен, – это зараза хуже чумы. Давайте спалим ее, прежде чем мы добрались до людских поселений, – если она попадется на глаза какому-нибудь грамотею, то это уже не остановить”.
“Не горячись так! – урезонил его Лауральдо. – Где ты здесь сыщешь книгочея? Это на Севере поголовная грамотность, а тут у нас все под контролем”.
“Все равно, дочитаем – сожжем! – упирался Беоринг. – Это страшная вражья агитка. Расчитано на несознательных бойцов! А люди – дураки и верят складным баечкам, если те играют на их сегодняшнюю потребу . Когда они поймут, что может существовать и другая точка зрения, начнут выбирать… Помяни мое слово, король, половина призывников тут же потребует введения альтернативной службы!”
“А почему ты вообще веришь нам? – вдруг спросил Финрод. – Вот слово против слова: наши предания против их легенд. Кстати, если бы Дагор Аглареб закончилась падением Ангбанда – разве мы позволили бы оркам сохранить свой уклад, разве не заставили бы их измениться под угрозой смерти или изгнания, разве не установили бы там свою власть – железной рукой? Разве мы не согнали бы народы севера с насиженных мест, разве не разрушили бы Ангбанд, не перебили бы вождей и воинов? А что бы ты сделал после победы?”.
“Ну, – мечтательно улыбнулся беоринг – я не оставил бы там никого, кто мочится стоя. Правда, детей и женщин я бы не тронул. Не думаю, впрочем, что в Ангбанде сыщется много грудных детей. Всех прочих – см. пункт первый”.
“Средства у нас с Врагом одинаковы, разница только в целях. Так почему же ты выбрал свет?” – Финроду мало было преданности и любви. Ему нужно было, чтобы человек понимал, почему правда за эльфами. И Берен загрузился. Да, тяжкого подвига требовал от него король – умения думать своей головой!!! Тридцатилетний вождь тяжело вздохнул и принялся осваивать нелегкую эту науку. Сон не шел к нему до рассвета, только мерещилась убиенная девица с третьим глазом во лбу.
Страшно подумать, что стало бы с Береном, попадись ему эта книжка чуть раньше. В детстве несчастный беоринг страдал эдиповым комплексом и всей душой понял бы того, кто ненавидел Отца, ибо сам тогда ненавидел отца . “Вот и у Мелькора та же проблема! Он любит папу странною любовью. А ненависть его к Детям – банальная ревность – сообразил Берен. – Эх, заслать бы в Ангбанд хорошего психоаналитика!”
На следущую ночь Финрод задумал обнести лагерь магическим забором. Была, правда, одна проблема: никто после этого не смог бы покинуть пределы круга. Эльфы заколебались: их вообще мучила невозможность уединения, а тут пришлось бы ходить в одни и те же кусты .
“Сомнительное удовольствие бродить по периметру эльфийского лагеря, если кусты у них всякий раз разные… – подумал Гили. – А если эльфов этих целая армия, им вообще мало кто страшен. Уж не волки, во всяком случае, с их обонянием…”
Финрод вытряхнул из седельной сумки мешок муки, рассыпал и принялся что-то чертить по ней острием ножа. Время от времени ветер вздымал муку белыми облачками, так что по окончании работы эльф напоминал крупную пельмешку, а на земле красовались загадочные вудуистские символы.
Ночью к стоянке приполз паук и некоторое время изучал королевские каракули. Потом чудовище убралось восвояси, прошипев напоследок что-то похожее на “х-х-хамы!” “Примитивная форма жизни: верит в ритуальную магию. – прокомментировал Финрод. – запомни, Берен, написать можно все, что угодно. На заборе вот тоже написано”.
“Другой достопримечательностью племени являются поэты.
Бывало, кто-нибудь выстроит ряд из шести-семи слов,
обычно – загадочных. Не будучи в силах сдержать себя,
он начинает выкрикивать их, встав в центре круга,
который образуют рассевшиеся на земле жрецы
и все прочие”.
(Х.Л. Борхес. Сообщение Броуди)
Отряд прибыл в Химринг. Берену снова не повезло: там были Маэдрос, Маглор и даже Карантир, но не было Сильмарилла. В честь дорогих гостей обед проходил в торжественной обстановке. Непривычный к тонкостям протокола, Берен мучился страшно: есть приходилось с помощью вилки! Прикончив жаркое, он окончательно убедился, что сей коварный предмет изобрел Жестокий, (а вовсе не эльфы, как утверждается в преданиях).
Покуда Берен сражался с вилкой, его оруженосец занялся сбором сведений. В Хитлуме жили нолдор. От синдар их отличало, прежде всего, специфическое понимание прекрасного. Когда простоватые синдар хотели сделать роскошную вещь, они создавали что-нибудь от Версаче с обилием золота и всяческих прибамбасов. Анекдоты про синдарскую роскошь в Белерианде были едва ли не популярнее Масяни. “Зачем Тинголу новый дворец? В старом сокровищница забита…” Нолдор предпочитали жить простенько, но со вкусом. Синдар всегда одевались от кутюр, Химринг же был цитаделью прет-а-порте. Яркая синяя рубаха и желтые кожаные штаны Айменеля сразу привлекли здесь к себе внимание. На мальчика как-то странно смотрели.
Еще интереснее были вастаки, поселившиеся у крепостных стен. Эти жили по Шариату, их женщины носили паранжу. По крайней мере, так утверждали собеседники Гили, потому что никакой паранжи не обнаружилось впоследствии на Аэрин, жене вастака Бродды, когда в ее дом явился Турин.
Вождь здешних вастаков Бор звал Берена к себе на чай и на пельмени. Берен поехал, думая отдохнуть от вилки. Чай, правда, оказался монгольским, зато ели в шатре руками, а Бор оказался западником в душе и жаловался на фундаменталистов-мелькорианцев. Беоринг чувствовал себя католическим миссионером, заброшенным к людоедам, вастак взирал на него с видом добродетельного язычника Пятницы и рассказывал удивительные истории: “ В прежние времена бог брал дев нашего народа, и от них рождались исполины . В Торе об этом сказано мало, зато у Еноха…” Берен подобрал отвисшую было челюсть и покосился на гостеприимного хозяина: “Так ты, стало быть, сын Врага Народа?”.
Берен собирался набрать себе войско и, чтобы отделить достойных от козлищ, устроили игру в хэло. Эльфов позвали болельщиками.
“Что нужно делать?” – поинтересовался Эдрахиль.
“Ломать трибуны, швырять бутылки и выкрикивать лозунги!”
Игроки, одетые кто в красное с белым, кто в белое с синим, построились в шеренги, и Финрод торжественно вынес на поле мяч. “Судью на мыло!” – долетел из толпы чей-то вопль. Игра началась. В самый разгар веселья приехали вастаки. “Гляньте-ка: кони!” – издевательски заржали беоринги. Вастаки обиделись и уехали. В конце концов, победила дружба: команды порвали мячик (по 50% каждой). Эльфы тоже оттянулись на славу. Роль фаната особенно удалась Лауральдо: что-что, а бесчинствовать феаноринги умели. “А потом, на развалинах форта…” – рассказывал Гили. “Что, и форт тоже я?” – слабо ужасался нолдо. “Нет, что ты, это орки. Еще лет двести назад”…
После игры состоялся пир, где, по обычаю предков, Берен должен был петь над чашей. Финрод знал только, что для этого следовало взять в руки гадальную чашу и выпить вина. Дальнейшее приходилось толковать бардам, поскольку сам медиум с утра ничего не помнил да и вообще был мало расположен к общению. Считалось также, что судьбы тех, кто рискнет подпевать вождю сплетаются воедино. “Шумел камыш, деревья гнулись, а ночка темная была”. – затянул Берен. “Одна возлюбленная пара в саду гуляла до утра”. – не удержавшись подхватили эльфы. Беоринги хлюпали носами: жалестная история их ярна и леди Лютиэн разбередила сердца гордых воинов.
“Что скажешь?” – спросил Берен барда, отслеживавшего обряд. “Мало хорошего, мессир Нострадамус”. – вздохнул тот. “Попробую дать толкование я, – подал голос Нэндил. – Темна твоя песнь, Берен, но скажу одно: всех нас ждет Похмелье…”
“Уверяю вас,
единственный способ избавиться от драконов, –
это иметь своего собственного”.
(Е.Шварц. Дракон)
Отряд ехал в Ногрод. “А ну как и там Сильмарилла не будет?” – тревожился Гили, терзая подаренную ему накануне эльфийскую лютню. “Менестрели вырастают из тех, кто любил мучать кошек. – заметил Берен. – Урок первый: лютню держат струнами от себя”.
“Так ты умеешь играть?” – удивился Руско.
“Да, – кивнул Берен, – “смерть таракана”. Сейчас покажу”.
Гости поднесли королю Ногрода богатые дары: Финрод прислал ему нэцкэ в виде спящих котят, свернувшихся знаком Инь/Ян, а Берен – коллекционный бочонок виски. Виски понравилось королю больше, чем котята. Не удивительно.
Чертоги гномов были расписаны драконами. Они виднелись повсюду: в спальнях, на кухнях, в ванных и в туалетах. Они расправляли свои перепончатые крылья на многоцветных коврах, дышали огнем со дна глубоких тарелок и прихотливо извивались на подлокотниках кресел. Их топтали ногами по сто раз на дню, а гномьих ребятишек уговаривали есть кашку, “пока не покажется дракончик” – ложечку за Махала, ложечку за Мельхара… Гномы надеялись, что если привыкнут видеть их каждый день, при личной встрече будет не так страшно.
Берен имел к королю Мельхару корыстный интерес. Хитрый горец надеялся по дешевке заказать у него партию арбалетов с сюрпризом. “Само собой, мы предоставим скидку оптовому покупателю, однако, для выполнения Вашего заказа, придется строить новые поточные линии, что увеличит, в свою очередь, стоимость изделия...” – и прочее в том же духе: гномы не работают на халяву. Переговоры зашли в тупик. Чтобы развеяться, Берен попросил высокую принимающую сторону обеспечить гостям культурную программу: посещение памятника Ауле работы Фелагунда. Серебряный Ауле в позе красноармейца с плаката “Ты записался добровольцем?” и с тем же одухотворенным выражением лица был прекрасен. Похоже, внимание Берена пришлось по душе Айну, поскольку на горца снизошло вдохновение.
“А если Ваше величество не сварганит нам самострелы, мы проведем нефтепровод в Белегост, в обход Ногрода”. “Эмбарго на вас нет, вымогатели! Что скажет ОПЕК?!” – возмутился Мельхар, но понял, что делать нечего.
“Это еще что такое?” – воскликнул Берен, когда король подсунул ему бумагу. “Бланк договора, разработанного моими юристами. Сообщите Ваши реквизиты…” Мельхар обмакнул палец в чернила и вытер о документ, Берен поставил крестик напротив размашистой королевской кляксы. “Развели бюрократию! – фыркнул горец. – Но хоть обмыть-то сделку мы можем?”
“Бочонок! – вспомнил Мельхар и глаза его заблестели. – Отведай прежде ты из моего кубка, беоринг. Или трусишь пить собственную отраву?” “Я?! Трушу?!!” И подрядился король выполнить весь заказ за тридцатку, если Берен свалит его под стол. А проиграет беоринг – отдаст нефтяные месторождения даром. В аренду. Лет так на десять. “Империалист!” – буркнул Берен и согласился. Ибо не дано сотворенному Ауле перепить в поединке дитя Единого!
“Нолдор, а почему у вас песни такие нескладные?” – тем временем приставал к эльфам Гили. “Потому, что презренная рифма – удел синдар и слабых женщин. Воин подбирает слова не думая об анапестах и хореях. Лучше скажи, почему у людей песни такие депрессивные? Словно у Маглора.” – осведомился Аэглос. “Да из-за Моргота!”
“А, может быть, Маглора к Морготу и заслать: кто кого доканает? Лично я ставлю на Феаноринга.” – видно было, что Аэглосу идея по душе. “Не получится. – с сожалением протянул Финрод. – В Ангамандо свои… менестрели. Как затянут Ниенну, да с лажей!”.
“Ох! – Нэндила передернуло. – Слыхал…Униформа у них еще: плащ из подкладки с серебряной тесьмой. Глаза грустные. Моргот их как заградотряды использует”.
“Хуже их менестрелиц только их ах’энн. – наставительно изрек Финрод, – это не язык, а настоящая ловушка для эльфов. Говорить на нем ухитряется только тот, кто перенял образ мыслей Врага. Некоторые, правда, утверждают, что и с поллитрой вполне можно разобраться, но я не пробовал. Берен, в их языке “выбирать” и “принимать” – одно слово . Вообрази, что это за люди!!!”. “А я вот знаю язык, на котором “раскалываться” и “оставаться верным” – одно слово (to cleavе). – заметил Гили. – Вообрази, что ЭТО за люди, Ном!”
Финрод загрустил. Берен подошел и сел рядом: “Я знаю, что тебе нужно. Чудо тебе нужно. А сказано ведь: “не искушай Господа Бога твоего”.
“Исцелить Арду возможно, только исцелив Мелькора. Или уничтожив его полностью, вместе с его могучим духом” – вздохнул Финрод. “Может я и сумел бы исцелить кого-то, будь я целителем , – задумчиво протянул Берен. – только я ведь патологоанатом, Ном. Ну, ничего, для Моргота сойдет!”
“То же и при исполнении второго Упражнения:
следует вообразить себя в кандалах, как бы великим грешником,
долженствующим предстать перед вечным Судьей.
Примером тому могут быть узники, заслужившие смертную кару
и в цепях представшие перед судьей временным;
и с этими или подобными мыслями,
сообразно с содержанием размышления, следует одеться.”
(Игнатий Лойола. Духовные Упражнения)
На этот раз Берену предстояла поездка в Дортонион. Знающие люди предупреждали беоринга, что там сейчас даже самого завалящего Сильмарилла не сыщешь, но что делать? Именно там ему предстояло начать партизанскую войну! Дабы не выдать врагам военные секреты, Финрод сотворил для Берена ложную память. По своему желанию горец мог позабыть последние месяцы, а вместо них… Финрод не сказал, что именно будет помнить Берен, но обещал, что Саурону понравится. Средством от наведенного склероза был избран Гили. “Найдешь меня и споешь мою песенку. Про то, как в злой час пала тьма, изменив всех нас . Тут я все и вспомню. Стихи фиговые, просто так их никто петь не будет. Справишься – сделаю своим личным княжеским братом”.
Вместе с Береном в поход отправились эльфы. “В доспехах судьбы есть брешь”. – авторитетно заявил горцу Кальмегил. “Скажи об этом Намо. – подумал беоринг. – Может я и найду ее. Находит же собака травку. Да и не только собака...” По дороге захватили нескольких орков. “Ты хочешь сказать, что их нужно убивать хотя бы из милосердия?” – осведомился беоринг у Нэндила. “Это лучше, чем убивать из ненависти. – пожал плечами бард. – По законам государя Финголфина, тот, кто заражен скверной и не желает исцеляться, – повинен смерти . А, так как диссиденты обычно не признают себя больными, то это много дешевле, чем тратиться на тюрьмы и психушки”. Все понимали, что отныне они находятся под вражеской Тенью и, если хотят выжить, должны иметь уши летучих мышей и глаза на затылке . Чтобы немного приблизиться к этому идеалу, решено было превратиться в орков. “Так, встали в круг и быстренько подумали о чем-нибудь низком, противном и недостойном”. – распоряжался Финрод. Через минуту у костра сидели: четыре Мелькора, шесть Келегормов, Ядрена Вошь и Болдог. “М-да, Саурон, разумеется, обалдеет, но лучше попробуем еще раз”. – заметил Финрод.
Саурон действительно выпал в осадок при виде орков, толково отвечающих на вопросы и забывающих материться через три слова. Он сразу же заподозрил неладное. Между ним и Финродом произошел поединок на плохих стихах. У Саурона стихи были совсем уж скверные. Даже Берен в обморок упал. “Эх, Гили бы сюда! – подумал беоринг, проваливаясь в беспамятство. Эльф проиграл. Саурон проводил нолдо взглядом: “Гордись… Ты меня почти достал…почти”. Впоследствии Берен с лихвой рассчитался за своего короля: беоринг достал-таки Саурона.
“И ад законом связан?
Вот новости! Ну что ж! Прекрасно: может быть,
С тобой и договор возможно заключить?”
(Гете. Фауст)
“Плаху, палача и кружку пива! – распорядился Майя – пиво мне, остальное гостям”. После допроса Берен дрожал на соломе в холодной камере. За ним пришли, отмыли и привели в порядок. Припомнив, чем завершилось это для принца Корвина, он содрогнулся. Но вместо пира у Эрика, его проводили на ужин к Саурону, где, оценив обстановку, он запустил программу ложной памяти. Мир изменился. Берен начисто забыл кому и сколько должен, а вместо Феанорингов, черных проповедников и пения Гили вспоминалась исключительно Лютиэн. Принцесса учила его осанвэ. В отдельной директории горской памяти, заботливо собранные Финродом, хранились анекдоты про Тху – один другого обиднее.
В результате прочтения мыслей горца, Саурон выяснил, что шел Берен в Ангбанд за Сильмариллом, а король Нарготронда любезно согласился составить ему компанию. Позднее эта усеченная версия событий, представленная Береном Саурону, получила широкое распространение, найдя отражение в таких литературных памятниках как “Сильмариллион” и “Лэ о Лэйтиан”. (Интересно, кто, в таком случае, был их автором?) “Представляю себе физиономию Тингола”. – веселился Майя. “Не вижу ничего смешного”. – голос Финрода был холоднее замороженной трески. “Черный юмор. Светлому не понять. – Саурон обернулся к Берену. – Вот он говорит: отдай жизнь за эльфов. Я говорю: бери от жизни все, что можешь. Он обещает спасение после смерти? Я обещаю Сильмарилл при жизни”. “Остапа понесло”. – понял Берен. “Год работаешь на меня, потом забираешь Сильмарилл, эльфов и go home!” – продоложал Саурон. “Хорошо, – согласился Берен, – только мне нужен письменный договор”.
“На какой предмет?” – с интересом осведомился Майя. “На предмет представления общественности и будущей супруге”. – твердо ответил беоринг. “Договоров я обычно не подписываю, – вздохнул Саурон. – но для тебя, так и быть, сделаю исключение”. И не успел Берен опомниться, как секретарь уже скрипел пером, а Саурон диктовал ему: “Сим удостоверяется, что предъявитель сего Берен Беоринг проведет год и один день на службе у Саурона, будучи привлечен туда в качестве, скажем, …консультанта при штабе армии. Поставь теперь скобку. В скобке пиши “прапор”. Подпись – Саурон. Числа не ставим. С числом бумага станет недействительной”. Секретарь откуда-то добыл печать, подышал на нее и оттиснул на бумаге изображение черной короны и слово “уплочено”.
